Моя жизнь. Южный полюс
Шрифт:
Этот поход позволил нам достаточно ясно представить себе, что нас ожидает. После него будущее не без основания виделось нам в розовом свете. Три важнейших фактора – рельеф, снеговой покров и собаки – были проверены, и результат был такой, что лучшего нельзя и желать. Все в полном порядке. Я всегда высоко ценил собак как упряжных животных. Теперь мое преклонение перед этими замечательными работягами перешло в восхищение. В самом деле, посмотрим на достижения моей упряжки. 14 февраля собаки сначала прошли 19 километров на юг с грузом в 350 килограммов на сани, потом – 51 километр на север. Только четыре из них – «три мушкетера» и Лассесен – работали как следует; Фикс и Снюппесен бессовестно отлынивали. Груз, который они тянули от 80° южной широты, был таким: сани – 75 килограммов, Престрюд – 80 килограммов и я – 83 килограмма. Добавим к этому вес спальных мешков, лыж и сушеной рыбы – 70 килограммов. Итого 300, или от 70 до 80 килограммов на собаку. В последний день – 100 килограммов. За 25 ходовых часов пройдено 170 километров. По-моему, собаки на этом примере доказали свою пригодность на барьере.
Кроме этого замечательного результата мы добились и еще кое-чего. Прежде всего встал вопрос о долгих утренних сборах. Во время главного перехода так дело не пойдет. Надо ускорить эту процедуру по меньшей мере на два часа, это очевидно, – но как? Об этом стоит основательно подумать. И еще одна проблема, которую нужно решить, – сани были рассчитаны на самый трудный рельеф. На деле он оказался очень простым, и можно было обойтись легким снаряжением. Сани следовало облегчить по крайней мере наполовину, а то и больше. Лыжные башмаки с брезентовым голенищем тоже предстояло совсем переделать. Они слишком малы и жестки, надо сделать их больше и мягче. Обувь играла столь важную роль для всей нашей экспедиции, что лучше уж хорошенько постараться.
Четверка, которая оставалась дома, поработала на совесть. Большая пристройка у западного торца преобразила Фрамхейм почти до неузнаваемости. Ширина тамбура равнялась ширине дома – 4 метра; длина второй стены – 3 метра. Два окна делали его уютным и светлым; впрочем, этот уют продержался недолго. Кроме того, наши строители вырыли вокруг дома проход полутораметровой ширины. Его накрыли, продолжив покатую крышу до самого снега. На восточной торцевой стене прибили на соответствующей высоте планку, и с нее опустили на снег доски. Этот навес как следует укрепили внизу, так как ему предстояло выдержать немалую нагрузку зимних снегопадов. С тамбуром ход сообщался через боковую дверь в северной стене. Мы собирались хранить в нем консервы и свежее мясо. А в восточном конце хода очень удобно было брать снег. Здесь Линдстрём мог добыть сколько угодно чистого снега, не то что вне дома, где носилось 120 собак, которых мало заботило, как мы получаем воду для кофе или чая. В стенке крытого хода Линдстрём мог брать снег, не опасаясь собачьих козней. И еще одно важное преимущество: не надо за каждым куском льда выходить на открытый воздух в буран и мороз.
Теперь до наступления сильных холодов надо было прежде всего оборудовать палатки для собак. Не держать же их попросту под открытым небом. А то как бы нам вскоре не пришлось убедиться, что собачьи клыки острые как нож. К тому же без укрытия будет слишком ветрено и холодно. Во избежание этого мы углубили пол в каждой палатке почти на 2 метра. Работать пришлось преимущественно топорами, так как мы быстро натолкнулись на лед. Готовая собачья палатка смотрелась очень внушительно, если стоять «на полу» и глядеть вверх. От пола до высшей точки потолка было около 5,5 метра, диаметр внизу – 4,5 метра. Вдоль стен на равном расстоянии друг от друга вбили в фирн 12 кольев, чтобы привязывать собак. Они с первого дня по достоинству оценили свои жилища; им там и правда было хорошо. Не помню, чтобы я хоть раз видел иней на шерсти своих собак, когда они находились в палатке. Просторно, много света и воздуха, никакого ветра – словом, все блага. Для палаточного шеста мы оставили посередине палатки столб снега в рост человека. На то, чтобы оборудовать все восемь собачьих палаток, у нас ушло два дня.
Еще до ухода «Фрама» мои товарищи подняли на барьер одну промысловую лодку. Мало ли что – вдруг пригодится, так уж пусть лучше будет под рукой. А не понадобится – ничего страшного. Лодку везли на двух санях, запряженных 12 собаками, и сгрузили подальше от края барьера. По высокой мачте издалека было видно, где она лежит.
Без нас остававшаяся четверка нашла еще время и для охоты и запасла уйму мяса. Надо было своевременно позаботиться о палатке для хранения нашего главного запаса тюленины. Если держать его прямо на снегу, его ненадолго хватит. Для защиты от собак мы огородили палатку двухметровой стеной из больших снежных глыб. Собаки сами позаботились о том, чтобы она за несколько дней обледенела; теперь им никак нельзя было добраться до мяса.
Мы не собирались засиживаться на месте. Надо было продолжать заброску провианта на юг. Выход назначили на 22 февраля. До тех пор у нас хватало всякой работы. Сперва забрать с главного склада провиант и подготовить его для перевозки. Начали с ящиков, в которых лежал пеммикан. Вынули банки – по четыре в ящике, – открыли их, извлекли пеммикан и снова уложили в ящики уже без жестяной упаковки. Это давало значительную экономию в весе; кроме того, мы избавлялись от необходимости возиться потом с банками на морозе. Жестяная упаковка предназначалась для перевозки пеммикана через жаркие широты, я боялся, как бы он не растаял и не вытек из ящиков. На то, чтобы открыть все банки, ушло немало времени, но в конце концов мы управились с этим делом. Работали в тамбуре.
Много времени отняло и наше личное снаряжение. Мы обсудили, как быть с обувью. Большинство отдавало предпочтение большим сапогам, при условии их переделки. Кое-кто – совсем немногие – считали, что можно обойтись одной мягкой обувью. В данном случае это не играло такой уж важной роли, ведь все знали, что в заключительный переход так или иначе придется взять с собой большие сапоги, чтобы было в чем проходить ледники. А кто хочет идти в мягкой обуви, привязав сапоги на сани, – пожалуйста. Зачем навязывать людям обувь, которая им не по душе. Только рискуешь нажить неприятности, и ответственность большая. Поэтому каждому предоставлялось поступить по своему разумению.
Лично я стоял за сапоги с твердой подошвой, лишь бы голенище было помягче и верх попросторнее, чтобы можно было надеть побольше носков. Хорошо, что изготовитель наших сапог не мог заглянуть к нам во Фрамхейм в эти дни, да и потом тоже. Нож без сострадания вонзался в эти шедевры и срезал весь брезент плюс изрядное количество лишней кожи. Я не большой знаток сапожного ремесла, а потому с радостью принял предложение Вистинга заняться моими сапогами. Они вернулись от него неузнаваемыми. Пожалуй, фасон был покрасивее до операции, но ведь форма играет подчиненную роль, была бы обувь удобной, так что в целом сапоги много выиграли от переделки.
Толстый брезент был заменен тонкой ветронепроницаемой материей. Расклиненный носок позволял надевать гораздо больше пар чулок. Кроме того, мы выиграли в пространстве, удалив один слой в толстой подошве. Наконец-то я получил обувь, отвечающую всем моим требованиям. Жесткая подошва, в самый раз для крепления Хёйер-Эллефсена, и мягкий верх, так что ногу нигде не жмет. Несмотря на все эти усовершенствования, мои сапоги перед главным переходом еще раз подверглись операции. Но уж после этого они достигли совершенства. Сапоги остальных претерпели такую же трансформацию; пробелы в нашем снаряжении заполнялись с каждым днем.
Одежда тоже подверглась кое-какой переделке. Одному подай шапку с ушами, другому они ни к чему. Один прилаживает козырек, другой снимает его. И оба готовы стоять насмерть за свою идею. Речь шла о мелочах, но они отвечали личным вкусам и влияли на настроение и уверенность в себе. Мы увлекались изобретением подтяжек. Я сам придумал один вариант, которым долго гордился. Как я торжествовал, когда один из моих конкурентов на этом поприще – редкий случай! – перенял мой патент. Каждый стремился сам что-то придумать, притом возможно оригинальнее. Если вещь хоть немного походит на старые образцы – не годится. А в конечном счете выходило, как у крестьянина из притчи: старый способ часто оказывался самым лучшим.