Моя жизнь
Шрифт:
погибла. Куда она пойдет? Жена индуса не может требовать развода в судебном
порядке. Закон ей не поможет. И потому я не могу забыть и простить себе, что
доводил жену до отчаяния.
Яд подозрений исчез только тогда, когда я понял ахимсу во всех ее
проявлениях. Я постиг все величие брахмачария и понял, что жена не раба, а
товарищ и помощник мужа, призванный делить с ним поровну все радости и
печали. Как и муж, жена имеет право идти собственным
вспоминаю эти мрачные дни сомнений и подозрений, меня охватывает гнев. Я
презираю себя за безумие и похотливую жестокость, за слепую преданность
другу.
VIII. ВОРОВСТВО И ВОЗМЕЗДИЕ
Должен поведать еще о нескольких случаях своего падения, относящихся к
периоду, когда я ел мясо, и до того, то есть еще до своей женитьбы или
вскоре после нее.
Вместе с одним из своих родственников я пристрастился к курению. Нельзя
сказать, чтобы курение или запах сигарет доставляли нам удовольствие. Просто
нам нравилось пускать облака дыма изо рта. Дядя мой курил, и мы решили, что
должны последовать его примеру, а так как денег у нас не было, мы стали
подбирать брошенные дядей окурки.
Но не всегда можно было найти окурки и, кроме того, в них почти нечего
было докуривать. Тогда мы стали красть у слуги медяки из его карманных денег
и покупать на них индийские сигареты. Но где их хранить? Мы не смели, конечно, курить в присутствии старших. Несколько недель мы обходились
ворованными медяками. Тем временем мы прослышали, что стебли какого-то
растения обладают пористостью и их можно курить, как сигареты. Мы достали их
и начали курить.
Но этого было мало. Нам хотелось независимости. Казалось невыносимым, что
ничего нельзя предпринять без разрешения старших. Недовольство наше в конце
концов достигло такой степени, что мы решили покончить самоубийством.
Но как это сделать? Где достать яд? Где-то прослышав, что семена датуры
действуют как сильный яд, мы отправились в джунгли и набрали их. Самым
подходящим временем для свершения нашего дела нам казался вечер. Мы пошли в
Кедарджи мандир, положили гхи в храмовый светильник, совершили даршан и
стали искать укромный уголок. Но вдруг мужество нас покинуло. А что, если мы
умрем не сразу? Да и что хорошего в том, чтобы самим убить себя? Не лучше ли
примириться с отсутствием независимости? Но мы все-таки проглотили по
два-три зерна, не отважившись на большее. Мы оба побороли свой страх перед
смертью и решили отправиться в Рамаджи мандир, чтобы успокоиться и отогнать
от себя мысль о самоубийстве.
Я понял, что гораздо
тех пор, когда мне приходилось слышать угрозу покончить с собой, это не
производило на меня почти никакого впечатления.
Эпизод с самоубийством закончился тем, что мы оба перестали подбирать
окурки и красть медяки у прислуги для покупки сигарет.
Желания курить не появилось у меня и тогда, когда я стал взрослым.
Привычку эту считаю варварской, нечистой и вредной. Я никогда не понимал, почему во всем мире существует такое увлечение курением. Я не могу
путешествовать, если в купе много курящих - задыхаюсь.
Но я совершил еще более серьезную кражу несколько позже. Медяки я воровал
в двенадцать-тринадцать лет. Следующую кражу я совершил в пятнадцать лет. На
этот раз я украл кусочек золота из запястья своего брата, того самого, который ел мясо. Брат как-то задолжал 25 рупий. Он носил на руке тяжелое
золотое запястье. Вынуть кусочек золота из него было совсем нетрудно.
Мы так и сделали, и долг был погашен. Но меня стала мучить совесть. Я дал
себе слово никогда больше не красть и решил признаться во всем отцу. Однако
у меня не хватало смелости заговорить с ним об этом. Не то, чтобы я очень
боялся побоев. Нет. Я не помню, чтобы отец бил кого-нибудь из нас. Я боялся
огорчить его. Но я чувствовал, что рискнуть необходимо, что нельзя
очиститься без чистосердечного признания.
Наконец, я решил покаяться письменно, вручить это покаяние отцу и
попросить прощения. Я написал покаяние на листе бумаги и отдал отцу. В этой
записке я не только сознался в своих грехах, но и просил назначить мне
соответствующее наказание. Заканчивал я письмо просьбой, чтобы он не сам
наказывал меня. Я обещал никогда больше не красть.
Дрожа, я передал свою исповедь отцу. Он был тогда болен: у него был свищ, и он вынужден был лежать. Постелью ему служили простые деревянные нары. Я
отдал ему записку и сел напротив.
Отец прочел мое письмо и заплакал. Жемчужные капли катились по его щекам и
падали на бумагу. На минуту он в задумчивости закрыл глаза, потом разорвал
письмо. Читая письмо, он сидел, теперь снова лег. Я тоже громко зарыдал. Я
видел, как страдает отец. Будь я художником, я и сегодня мог бы нарисовать
эту картину - так жива она в моей памяти.
Жемчужные капли любви очистили мое сердце и смыли грех. Только тот, кто
пережил такую любовь, знает, что это такое. Как говорится в молитве: