Моя жизнь
Шрифт:
Надувался водородом резиновый мешок и тщательно уравновешивался посредством бумажной лодочки с песком. Как живой, он бродил из комнаты в комнату, следуя воздушным течениям, подымаясь и опускаясь.
В училище товарищи называли меня Желябкой (1882 г.) и подозревали, чего не было. Но я бронировал себя хождением по царским дням в собор и говением через каждые 4 года.
В то же время я разработал совершенно самостоятельно теорию газов. У меня был университетский курс физики Петрушевского, но там были только намеки на кинетическую теорию газов и вся она рекомендовалась, как сомнительная гипотеза.
Послал
Ломал голову над источниками солнечной энергии и пришел самостоятельно к выводам Гельмгольца. Потом эти работы были напечатаны в разных журналах.
Река была близко, но на плоскодонке плавать было противно, а иных лодок у нас не было.
Придумал особую быстроходную. Катался на ней с женой, которая сидела у руля и правила. Знакомый столяр даже выиграл через нее пари у богатого купца, который говорил, что я лодку сделать не сумею. Но когда я проехал на ней мимо его окон, то пришлось заплатить проигрыш. Потом я делал такие же лодки на 15 человек. Нашлись и подражатели. С помощью своей лодки забрасывал верши. Увлекся этим и ранней весной схватил тиф.
Моя лодка была поверхностью вращения, которая в продольном сечении имела синусовидную кривую. Доски плотно смыкались проникающей их проволокой. Много катался и с парусом. Наезжали на острые сваи, но ни разу не опрокидывались. Все же она была очень валкая, особенно первая - маленькая. Вот трагикомическое происшествие. Тесть нарядился и собрался в гости. Надо было перевезти его на другой берег. Предупреждал, чтобы не хватался за борты лодки. Лодка закачалась, он испугался, схватился за края и сейчас же кувырнулся в воду. Я стою на берегу, помираю со смеху, а он барахтается в холодной весенней воде в своем наряде и во всю мочь ругается. Вылез и не простудился. Такое же горе было и с другими. Лодку назвали душегубкой. Большие лодки не были валки...
В теплую погоду ребята вытаскивали кол и катали на ней друг друга. Приходишь к берегу - нет лодки, а лежит какая-то черная рыба, высунув спину. Это была моя перевернутая "душегубка", не загубившая впрочем ни одной души.
Зимой со знакомыми катался по реке на коньках. Был такой случай. Вода только что замерзла и лед был тонкий. Поехали на коньках втроем. Я впереди. Говорю товарищам: "Первый провалюсь я, а вы катитесь тогда назад". Лед подо мной затрещал, показалась вода. Я скорей повалился и лежа пополз назад. Так спасся. Что это, отважность или безумие? Я думаю, что и то, и другое.
Приятели ускакали в деревню за помощью, но я выкарабкался без нее. Сколько раз в бурю с зонтом я мчался по льду силою ветра! Это было восхитительно.
По приезде в Б. мне пришлось познакомиться с семьей смотрителя моего училища. Он мне понравился.
Эти полузабавы и работы делали меня еще холоднее и жена-таки обижалась.
Всегда я что-нибудь затевал. По близости была река. Вздумал я сделать сани с колесом. Все сидели и качали рычаги. Сани должны были мчаться по льду. Все было закончено, но испытание машины почему-то не состоялось. Вероятно, я усомнился в целесообразности ее конструкции.
Потом я заменил это сооружение особым парусным креслом. По реке ездили крестьяне. Лошади пугались мчащегося паруса, проезжие ругались матерным гласом. Но по глухоте я полно об этом не догадывался. Потом уж, завидя лошадь, заранее поспешно снимал парус.
Катался на коньках, пока был чистый лед. Попадал и в прорубь. Однажды при этом сильно замочился, а мороз был трескучий. С пальто текло и образовалось множество сосулек. шел по улице, а сосульки, ударяясь друг о друга, звонили как колокольчики. Ничего - проходило безнаказанно.
Реку любил. Каждый день в хорошую погоду ездил с женой кататься; жена правила рулем, я работал веслами. Потом пошли дети и я ездил уже один, или редко, с кем-нибудь из знакомых. Осенью вода очищается от водорослей, которые падают на дно, и вода становится очень прозрачной. Видны все камешки, песок, растения и водное население.
По берегам, в недоступных местах, по обрывам росла ежевика. Местность была красивая, летом река запружена, и катанье на протяжении 3-5 верст восхитительное.
Педагогический персонал был далеко не идеальный. Жалованье было маленькое, народ прижимистый и уроки добывались не совсем чистой хитростью.
Я никого не угощал, не праздновал, сам никуда не ходил и мне моего жалованья хватало. Одевались просто, в сущности очень бедно, но в заплатах не ходили.
Другое дело, мои товарищи. Это большею частью семинаристы, кончившие курс и выдержавшие кроме того особый экзамен на учителя. Им не хотелось поступать в попы. Они привыкли к лучшей жизни, к гостям, праздникам, суете и выпивке. Им не хватало жалованья. Брали взятки, продавали учительские дипломы сельским учителям. Я ничего не знал по своей глухоте и никакого участия в этих скромных вакханалиях не принимал. Но все же по мере возможности препятствовал нечестным поступкам. мечта товарищей - сбыть меня с рук, что и совершилось со временем.
Сам всегда отказывался от уроков с учениками, а другие редко попадались. Несколько лет подряд я немного зарабатывал у дворянского предводителя, занимаясь летом с его детьми то русским языком, то математикой.
Товарищи - студенты университета - были приличней.
По приезде в Б. мне нужно было побывать у смотрителя моего училища. Он мне очень понравился, а семья его в особенности. Смотритель через несколько месяцев внезапно помер, а мои связи с семьей остались и даже укрепились. Семья состояла из двух молодых девушек и трех молодых людей. Один был уже учителем в приходской школе.
Я сначала влюбился в младшую, но ее вскоре перевели учительницей в женскую учительскую семинарию. Тогда я влюбился в другую.
Это была чудесная семья. по субботам у меня мало было уроков и я рано, прямо из училища, заходил к Т.
Помню один момент, который не могу и теперь забыть. Было холодно, я прозяб и, по обыкновению, в субботу зашел к Т. Никого не было дома, кроме девушки. Она пожалела меня и прадолжила погреться не лежанке, которая была в ее комнате. Через пять минут я обогрелся, но обаяние близости молодого существа осталось до сих пор. Видно предвкушение любви не слабее ее продолжения. Чем все это кончилось и была ли взаимность во всех моих любовях? Я не могу этого сказать, потому что никогда не объяснялся в своих чувствах. И как было это сделать, раз на моей ответственности была семья! Ни к чему бы это не довело при моем бессилии и незнании жизни.