Мозгва
Шрифт:
Понятно, это была не единственная компания в жизни О., да и какая уж она была его компания, он тут просто приблудился с детства. Впрочем, с ней были связаны некоторые лирические истории, но это уже было очень давно.
Квартира была небольшой, все ее помещения были какие-то камерные — кухня, комната побольше, комната поменьше, всем вместе и сесть негде. Так вот они и циркулировали, что добавляло посиделкам разнообразия и светскости. Впрочем, происходило все рутинно, как что ли у шахматистов, когда более-менее новые повороты возникают только хода после 20-го, да и то не обязательно. Примерно за полчаса до срока, когда все начинали расходиться. Ну а наутро он обычно не помнил, что ж там было и кому что говорил- вовсе не из-за похмелья,
«Слушай, Маша, — сказал он, даже не в конце вечеринки, а когда был еще почти трезв, — ты не помнишь, что тут было в семидесятые?» О. стоял возле кухонного окна, в котором была теперь белая пустошь, в ее центре торчали аскетичные детские устройства — качели, какая-то конструкция из труб. Они были новенькими, а еще в прошлый раз, где-то весной, тут ночевали громадные фуры дальнобойщиков, прямо на газоне — почему именно там они устроили себе гнездо, теперь уже навсегда останется тайной.
Дама (47 лет, поздний сын только заканчивает школу, а сама она какой-то торговый менеджер, как иначе; а ранее — зверушка типа черепахи с хвостом, теперь же — того же типа, разве что хвост стал мясистей) мельком выглянула во двор — понять, о чем речь, и сообщила, что, кажется, сарай какой-то стоял. Или забор, похожий на сарай. В общем, как бы ограда вокруг газона, которого тогда и не было. Или времянки какие-то. Тут О. не так, чтобы вспомнил, какие все они были тогда молодые, но что ли вдруг это увидел или же просто ощутил запах всех тогдашних школ и компаний, ну а список традиционных продуктов можно опустить. Он даже вспомнил, как пахло в его школе — там пахло школой.
И вовсе ему не было интересно, что стояло раньше во дворе среди домов, числящихся по ул. Василисы Кожиной, но что-то заставило его спросить. Не так, что он отстранился от жизни, но, будто он какая-то наклейка, у него слегка, чуть-чуть подцепили уголок. Подцепили его за какой-то уголок.
Вообще, в Москве главный цвет школьных зданий какой-то странный. Такой цвет бывает у кирпича, который испекли на небольшой провинциальной фабрике. Он и кирпичный вроде, но что ли бруснично-кирпичный. Конечно, здешние школы такого цвета не прямо из голого кирпича, а покрашены, но — покрашен именно в такой цвет. Моссовет примерно такой же, но ему не хватает этой свекольной брусничности, которая свойственна школам. Не все, конечно, такие. Бывают и голубые с закосом в лазурь, желто-песочные с белым, не говоря уже о силикатных и бетонных, но вот этот, сложно-свекольный цвет по прежнему оставался главным в общеобразовательном учебном процессе.
Сам О. жил на Кутузовском, возле метро «Кутузовская», дом #30/32, в местах обитания советских начальников. Признаться, там было странно. Вообще-то, вожди в #30/32 не жили, они жили в 26-м, 28-м домом была школа, находившаяся чуть в глубине проспекта, за сквером с неожиданными для Москвы деревьями — платаны, что ли? А 30/32-й заселяли в конце 40-х — начале 50-х, его строили для гэбэшников или гэпэушников, как они тогда назывались, а когда после Сталина их пересажали, то стали вселять чиновников из аппарата ЦК, селили там каких-то новых цековских работников среднего звена. Построен дом был ровно как все московские высотки, только навыворот: стена по периметру, высотой в 11 этажей, а вот вместо башни — ее полное отсутствие, прямоугольник двора. Вроде бы руку приложил даже лично архитектор Чечулин. Это был не дом О., он там снимал двушку.
О том, кто жил в доме, ему квартирохозяйка и рассказала. Сама она тут тоже отчасти была чужой, поскольку попала в него когда-то по обмену. Да, в самом деле — в доме до сих пор явно делили всех на своих и приблудных. Тут было даже ветеранское объединение, чьи представители регулярно ходили по подъездам, собирая с
Теперь тут уже было много нуворишей, в любом подъезде обязательно капитально ремонтировалась очередная проданная квартира, а двор был заполнен большими гладкими темными машинами — похожими на здешних же тараканов. О! Тут были волшебные тараканы: большие, черные, овальные, в самом деле — небольшие «Мерседесы». Редкие, одиночные. Говорили, что они какие-то «мясные»; откуда они лезли и где именно жили — между жильцами консенсуса не было, но мусоропроводами тут не пользовались, стояли забитые. Тараканы, впрочем, являли себя неизвестным способом, хотя и появлялись редко, далеко не каждый день. Бывало, что и неделями не возникали. А потом, раз и — тут, но уже почему-то мертвые, лежа, как правило, на спине.
Лестницы в доме были чистыми, квартиры стерильно-минималистскими, в ванной обычный белый кафель, но еще и стеклянная полочка, чтобы на нее класть зубной порошок, конечно — именно, зубной порошок; открытая круглая коробка порошка здесь напрашивалась. По краям стеклянной полочки в нее были врезаны две аутентичные белые вазочки с тонкой каемкой поверху: для зубных щеток — та, что поуже и длиннее, и, наверное, для бритвенного помазка — пошире и поприземистее. Каемки же были синие, будто веревочки с аккуратными бантиками.
Все это было похоже на улучшенное университетское общежитие на Ленгорах, куда О. сто лет назад захаживал к однокурсникам. Запах даже сохранялся тот же, общежитский — не кухонный, конечно, но полов: дерево, что ли, того же сорта, тут даже в прихожих, в тамбурах перед дверьми квартир были паркетные полы, из дешевой какой-то древесины, вполне как в общежитиях. Конечно, натирать его никто не заморачивался, мыли и все.
Двор был большим, метров сто пятьдесят в ширину, почти квадратный. Внутри были деревья, достигавшие примерно шестого этажа, очень много деревьев, прямоугольная хоккейная коробка, три детские площадки, одна — с глупым деревянными домиком из бревен.
В квартире обычно было очень тихо, самым громким звуком было жужжание холодильника. Иногда слегка лязгал лифт на этаже.
Еще в доме были охранные посты: все въезды во двор перегораживали шлагбаумы, будто тут другая страна или таможня. Возле шлагбаумов, чуть в глубине двора, стояли стеклянные будки. Видимо, для порядка, также предполагавшего наличие угроз. Но угроз особо не было, так что охранники-постовые, чтобы размяться, чистили лед на катке. Да, тут жильцы лед заливали и даже снег с него сгребали. А по вторникам, что ли, и четвергам примерно в час дня старушки в приличных пальто выстраивались в очередь возле одного из въездов, с банками-бидонами. Это им из Матвеевского молоко привозили; когда в цистерне с краном, а когда бидоном в кузове грузовика, тогда его разливали большой поварешкой.
Квартиру О. снял недавно, еще и месяца не прошло. В конце осени он увел любезную ему даму из дома, от ее родителей, с какой целью эту квартиру и снял, а что именно тут — совершенно случайно. Коллега по кафедре подкинул адрес, и недорого, учитывая район. О. фактически счел это знаком: не подвернись эта квартира, так он, возможно, сам бы так и не удосужился отыскать, где бы им всем поселиться. Жили бы прежним, гостевым образом.
У нее был ребенок, сын, так что жили они втроем. Он его «Ррребенок» и называл, — сначала от стеснительности и неумения разговаривать с детьми, а потом и приклеилось. Никто не обижался, потому что лет ему было явно больше, нежели предполагалось этим определением. В мальчике была некая деликатность и, что ли, приветливость. Это не в последнюю очередь склонило О. к решению, честно говоря.