Мозгва
Шрифт:
Тут жена зевнула и попросила сходить в магазин. Был, конечно, вариант послать в магазин Ррребенка, но отрок парился с какой-то геометрией. Конечно, можно было его отправить, а самому нарисовать ему задачу, но чего ж не выйти перед сном. Магазин был в этом же доме, их тут даже два было: один под вывеской «Молоко», который был никаким не узким молоком, а небольшим круглосуточным как бы супермаркетом с ценами, которые положены супермаркетам, в которых подают устрицы и вино за полторы тысячи. Второй был с угла дома, назывался гастроном «Кутузовский». Этот работал до девяти вечера, оставалось еще полчаса. Он оделся и пошел туда — йогурты, которые его попросили купить на утро, там были дешевле.
Гастроном был таким, какие бывают в высотках. Бессмысленно высокие потолки, творожная лепнина, громадные окна,
По утрам в гастроном шли старики этого дома: с важностью, не покидавшей бывших ответственных и номенклатурных работников, медленно переставляли ноги, палки; у них были сильные очки, полуоткрытые рты.
В магазине он припух, что ли. Не так чтобы от вида полубольных огурцов, а по совокупности. Сегодня этот магазин почему-то выглядел как место ужаса. Прилавки эти стеклянные, гнутые — сколько им уже лет? Вообще, странно: как все это тут оказалось? Как все это составилось вместе? И он, вдобавок, тоже тут. Ходит между отделами. Как он тут вообще оказался, между всеми этими прилавками, огурцами, белыми пакетами, бутылками? Кто он такой, почему он именно тут, а?
Поставив в холодильник покупки, он, поморщившись, увидел какой-то кулек, сверток — небольшой, зелено-бумажный, непонятно что в эту салфетку завернуто. Разворачивать и смотреть не хотелось, ему вдруг пришло на ум, что там тоже завернут какой-то эмбрион, который жена отнесет наутро какому-нибудь суррогатному телу. Розовый, полупрозрачный, еще с хвостом вместо ног, как креветка. И у них к октябрю тоже что-нибудь родится.
А архитектор Чечулин, который и дом этот, вроде, выстроил, и гастроном заселил рыхлыми огурцами, имел склонность к крупномасштабному ансамблевому мышлению. Склонность была удовлетворена жизнью, с 1945-го по 1949-й он был главным архитектором Москвы, лично построив много чего. «Комсомольскую-радиальную», например. «Киевскую» Филевской линии, вестибюли станций «Динамо» и «Охотного ряда». Тяготея к русскому классицизму рубежа XVIII–XIX веков, стал одним из главных по «Большому стилю». Промышлял не только под землей, это он надстроил на два этажа здание Моссовета, застроил всю площадь Маяковского, установив там зал им. Чайковского, гостиницу «Пекин», дом, в котором кинотеатр «Москва» (ныне — «Дом Ханжонкова», ну а площадь снова «Триумфальная»). Рисовал жилые дома на проспектах Ленинском и Кутузовском, а после смерти Сталина построил Библиотеку иностранной литературы, гостиницу «Россия» и Дом правительства на «Краснопресненской», пристроив свой же проект «Дома Аэрофлота», сделанный еще в 30-е, тогда хотел поставить его напротив Белорусского вокзала. Высотку на Котельнической тоже он воздвиг, а еще — еще он заполнил водой фундамент Дворца Советов, назвав результат бассейном «Москва».
Очевидно, был эстетом, что засвидетельствовано его интерьерами. На «Киевской-Филевской» настелил тщательный орнамент, фактически — ковровый узор станционного пола из мраморной мозаики. Пол сохранился кусками, например — в переходе на «Киевскую-Кольцевую», возле нынешней закусочной, на платформе-то все давно уже устлали тротуарно-сантехническими плитами. Мало того, в плиту перекрытия «Киевской-Филевской» он вделал 150 сферических чаш, работавшими отражателями для подвешенного к каждой из чаш светильника. 150 чаш, в три ряда. Сами эти полусферы никуда не делись, но вместо исходных 150 конусообразных люстр из бронзы и стекла там теперь голые неоновые рожки: по три в каждой впадине, похожи на телеантенны 60-х годов. Люстры сперли очень давно, даже на фотографиях 60-х годов видны уже эти гнутые рожки. Но мозаика между закусочной, торгующей бурритос, и игральными автоматами очень хороша: небольшие плоскости отполированного мрамора: пепельного, мышиного цвета, цвета слоновой кости и песчаного цвета. На мозаике обычно спят собаки — на «Киевской» всегда много больших,
Напротив Новодевичьего есть односторонняя улица (со второй стороны пруд перед монастырем, улица называется «Новодевичий проезд»), а в одном из ее домов мебельный магазин. Он на всю длину дома, стеклянная витрина тянется метров на пятьдесят. Магазин занимает весь этаж, насквозь — с улицы видны окна во двор. Там повсюду образцы мебели: в одной части диваны, рядом — гарнитуры, дальше кабинеты, кухни, туалетов разве что нет, а, может, их просто с улицы не видно. То есть ничего особенного, мебельный как мебельный, но этот — такой длинный и нараспашку, да еще там внутри и перегородки, как в квартирах, — так что будто и не магазин вовсе.
Сейчас вечер, там пусто, стоят все эти предметы и никого, свет горит: будто офис, работа в котором состоит в том, что там живут. Они теперь с утра придут — работать, то есть станут жить, применяя к своим телам все эти приспособления. Будут перемещать себя между мебелью, лежать на диванах, сидеть за письменными столами, варить кофе сразу на всех выставленных кухнях. Очень большое количество устройств для человеческих тушек придумано, они изобретательные, люди.
Он так думал потому, что с тех пор, как его заколдовали, ему сделалось одиноко. Поэтому, наверное, в последнее время он все время оказывался в каких-то местах, совершенно несвойственных его городским маршрутам. То возле Белорусского вокзала, теперь — на «Спортивной».
Там, совсем рядом с метро обнаружился грузинский ресторанчик, бистро, называлось «Не горюй!». Ну, он и так не горевал, но приемлемое место: никелированные стулья и шпеньки барных табуретов. Водка вкусная и харчо ничего. Вспомнил, что уже давно не был в излюбленном когда-то, в пору развода, месте — в Калашном переулке, в шашлычной. Там уютно, дешево, если, конечно, с тех пор не испоганилось. Там даже разноцветные «воды Лагидзе» и картины про грузинскую природу на стенах. Но раз уж сегодня он уже поел, то это приятное посещение у него впереди. Жену, что ли, с собой взять? Но что-то не хотелось, а почему — и сам не мог понять. Психика, что ли, его плющит? Приятная ведь женщина. Компанейская, не курва.
Но вот не хотелось ее: даже представить, что ее касаешься, теперь было странно. Еще вчера не было противно, что случилось? Сам-то, в общем, тоже не бесплотный эльф, а вот противно и подумать. Чтобы вдруг одна сущность, пусть даже отчасти слепоглухонемая, принялась вдруг совать в дыру оболочки другой слепоглухонемой сущности какой-то отросток, это странно. А еще там ведь предварительные действия: снимание тряпок, приведение частей оболочек в конструктивное взаимное расположение. Никогда таких проблем не было, все в охотку, даже и по-дружески, с чувством и последующим взаимным удовлетворением. А теперь, прошел по этой улице, увидел этот магазин, и — тело, тьфу, что за дрянь. И ведь про харчо и шашлычную думал, то есть душа его тело вовсе не оставила, даже поддерживала его радости. Отчего же вдруг это отвращение? Но оно было… вот, придет сейчас, лечь рядом… отросток… нет…
У нее, конечно, тоже было сознание, но явно какое-то некачественное. Какое-то принципиально некачественное, но точно сформулировать он не мог. Но, очевидно, ощущать все это именно так он мог лишь в случае, если его собственное сознание за этот день принципиально изменилось.
Заколдовали, кома. Другого варианта не было. Но странно, он никогда не слышал о том, чтобы заколдованность улучшала качества индивидуума, а его качества явно улучшились, хотя и не сказать, какие именно: уж вряд ли человеческие, но что-то в нем окрепло. Даже в сказках он о таком не читал. Там, если уж заколдован, то на печи сидишь или в гробу спишь, или лягушкой стал, а бонус там всегда волшебная штучка. Но чтобы заколдованность, то есть сбой, ошибка, сама была бы улучшением — такого не вспомнить. Значит, получалось, кома — это бонус, а не ущерб. Как если бы выяснилось, что какой-нибудь, не сумевший взлететь крокодил оказался бы молодцом в деле преодоления земляных масс и скальных пород — например, на раз проделав Лефортовский тоннель для Третьего транспортного кольца. Жаль, что такие эксперименты не проводились, — но кому такой выверт природы пришел бы в голову?