Можайский — 4: Чулицкий и другие
Шрифт:
— И еще вопрос…
«Слушаю!»
— В гостиной есть окно. Но в коридоре окон нет. Вы и в коридоре видели призрак?
«Никогда!»
— То есть, появившись в гостиной, призрак исчезал, едва вы оказывались в коридоре, и снова появлялся, как только вы входили в кухню?
«Да!»
— И только тогда начинал говорить!
«Совершенно верно! Господи! Какой я дурак…»
— Да: теперь всё совершенно ясно.
«Синематограф?»
Я, хотя и был уверен в правильности моих основных догадок, все же с сомнением покачал головой:
— Нет, не совсем. Вы верно подметили насчет цвета. Не думаю, что кто-то в силах снять столько подходящего материала и
«Не был».
— Тогда это слишком сложно для синематографа.
«Но что же?»
— Нечто подобное.
«Например?»
Я задумался. И вот тогда-то меня осенило:
— Волшебный фонарь! — воскликнул я…
— Ничего подобного, — перебил Чулицкого Саевич, и все мы вздрогнули от неожиданности. — Принцип похож, но это — не волшебный фонарь.
Михаил Фролович немедленно потребовал объяснений:
— Так-так-так… а вы, оказывается, знаете больше, чем говорите? А ну: живо выкладывайте!
Саевич вздохнул:
— Да что же у вас за манера такая, Михаил Фролович — на людей с подозрениями набрасываться? Не знаю я ничего.
— Вы же сами сказали…
— …что это — не волшебный фонарь, — снова перебил Чулицкого Саевич. — Да. Сказал. Но не потому, что знаю, что там использовалось, а потому что уверен в том, что это — не фонарь. Как-никак, а я — художник! Мне ли не знать, что можно реализовать при помощи фонаря, а что — нельзя?
— Допустим. — Чулицкий прищурился, подозрение в его взгляде сменилось чем-то похожим на азарт. — И что же это, по-вашему, было?
Григорий Александрович пожал плечами:
— Учитывая вполне естественную, насколько я понял, скорость движения объекта — призрака то бишь, — это был проектор фотографических пластин с быстрой и при этом автоматизированной подачей. Наподобие… гм… — Саевич ненадолго задумался. — Наподобие транспортерной ленты.
— Транспортерной ленты?
— Да. — Саевич кивнул, но, как это ни странно, без особой уверенности.
— Вы не уверены?
— Видите ли, есть более простой метод: тот же, что реализован в проекторе для синематографа. Вы просто вращаете ручку, в круговращение приводится катушка с пленкой, кадры меняются с нужной частотой. Но в случае с фотографией…
Григорий Александрович замолчал.
— Ну? — поторопил его Чулицкий. — Что — в случае с фотографией?
— Теоретически, — пустился в рассуждения Григорий Александрович, — этот же принцип можно реализовать и с фотоснимками, тем более что принципиальных отличий между пленками для фотографирования и для синематографа нет. Но это — между пленками! А если снимать на пленку, то мы опять столкнемся с проблемой цвета, что делает подмену процессов неоправданной. Кроме того, длина фотографической пленки — во всяком случае, известной мне — всего-то и составляет, что сотню кадров, причем сто — это максимум [24] . Для полноценного же воспроизведения сложных движений, сложного поведения этого недостаточно. Пришлось бы склеивать воедино множество «обрезков», что, безусловно, возможно, но что, как и с цветом, делает подмену процессов — фото- и киносъемок — неоправданной. Таким образом, мы неизбежно возвращаемся к идее волшебного фонаря, но фонаря серьезно усовершенствованного. Фонаря, у которого, как я уже сказал, должна быть быстрая автоматизированная система подачи пластин. Нельзя допустить — по крайней мере, на основании данного вами, Михаил Фролович, описания, — что кадры, то есть пластины менялись в аппарате по старинке: через выдвижной затвор с ручной
24
24 Очевидно, Саевич имеет в виду пленку Кодак — самую на тот момент длинную ее разновидность. Обычный же размер пленок не превышал, как правило, 48-ми кадров, а самых дешевых — шести.
— Так вы определились с типом аппарата и привода?
— Пожалуй.
— И на что же ставите?
— Ставлю? — не понял Саевич.
— Как! Вы не хотите заключить пари? — Чулицкий явно уже подзуживал фотографа. — По маленькой?
— Нет уж, увольте!
— Ну, хорошо. А все-таки? На чем остановились бы вы?
— Я, — Саевич что-то прикинул руками, произведя серию быстрых и непонятных жестов, — я, — повторил он, — сделал бы все-таки транспортер. Только не циклический, а навроде пулеметной ленты, что позволило бы не только прокручивать один и тот же сюжет из повторяющейся серии снимков, а сколько угодно разных сюжетов и в любой последовательности при незаметной практически перезагрузке. Да, это потребовало бы значительного количества снимков, но идея стоит того. Кроме того, качество снимков в таком мероприятии особенной роли не играет, а значит — достижимо любое количество без всякого видимого ущерба для качества.
Чулицкий хлопнул в ладоши:
— Браво, господин Саевич! Напрасно вы отказались от пари!
Григорий Александрович даже покраснел от удовольствия:
— Значит, я прав?
— Да.
Недолго, однако, Григорий Александрович наслаждался своим торжеством. Его лицо как-то вдруг затуманилось, и он, сбиваясь, спросил:
— Но подождите… если я прав… то кто же сделал такой аппарат?
Чулицкий, буквально только что хваливший Саевича за находчивость и сообразительность, злорадно усмехнулся:
— Что: обскакали вас, Григорий Александрович?
— Но кто?
— А вот послушайте дальше, и всё тогда узнаете!
Саевич вновь покраснел, но теперь — от досады.
Чулицкий продолжил прерванный рассказ:
— Итак, «Волшебный фонарь!» — воскликнул я и перед моим мысленным взором тут же предстал громоздкий и явно тяжелый ящик, спущенный в подвал подозрительным Кузьмой. «Кажется, — добавил я, — это мы скоро выясним. Но пока — будьте любезны — в паре буквально слов расскажите о том, чего от вас добивался призрак!»
Некрасов ответил просто:
«Отдать наследство».
— И все? — уточнил я.
«Сначала — да».
— Значит, было и «потом»?
«Было. Но сначала — наследство. Правда, была одна странность…»
— Какая?
«Вот вы говорите, — издалека приступил Некрасов, — что призрак — мой дядя. Или, точнее, дядя стоит за его появлениями. Сейчас, когда обман обнаружился, я верю в злой умысел, но дядин ли он?»
— Что именно вас смущает?
«Призрак не требовал вернуть наследство именно дяде. Нет. Ничего подобного. Он…»
— Я знаю, — перебил я Некрасова, — он предложил совершить благотворительный взнос.
«Да!» — Борис Семенович немножко удивился. — «Откуда вам это известно?»
— Наш человек…
Тут Чулицкий взглянул на Любимова. Поручик на такое определение — «наш человек» — только улыбнулся.
— Наш человек, — я не стал уточнять детали, — выяснил это по ходу следствия. Вы — не единственная, как я теперь полагаю, жертва.
«Минутку!» — Некрасов нахмурился. — «Не понял: я — не единственная жертва? Или то, что я — жертва, ставилось вами под сомнение?