Мститель(сб.)

Борнхёэ Эдуард

Роскошный шатер Иво стоял отдельно, в дальнем конце лагеря, и вокруг него была расставлена стража, не подпускавшая близко никого из посторонних. На следующее утро после прибытия в Таллин Иво и Агнес сидели в шатре за завтраком. Агнес поправилась, только левая рука ее была еще на перевязи. Но девушку не выпускали из шатра: прогулки, как объяснила старуха, могли бы на первых порах еще повредить слабому здоровью Агнес. На ней уже было не мужское платье, а роскошная женская одежда и драгоценные украшения, которые Иво почти силой заставил ее принять в подарок.

Агнес не хотелось ни есть, ни пить; грустно сидела она напротив Иво и думала о Гаврииле, который, по словам Иво, злоупотребил дарованной ему свободой и… бежал.

Речь Иво была мягкой и учтивой, он не

скупился на любезности, шутил и рассказывал о своих славных подвигах. С врагами быть дьяволом, с друзьями ангелом, с женщинами покорным рабом — таков был, как утверждал Иво, его девиз, которым он руководился во всех своих поступках; следуя этому правилу, он побеждал врагов, приводил в восхищение друзей и покорил не одно женское сердце. Иво удивлялся и втайне досадовал, что его вдохновенные речи не находят у Агнес такого же отклика, что его пламенные взоры не вызывают блеска в потускневших от слез глазах девушки; хуже того, он с болью должен был признаться себе, что в глазах Агнес, если она случайно встречалась с ним взглядом, отражался тайный страх, недоверие и даже отвращение. Едкой горечью наполнялось сердце Иво, когда Агнес в сотый раз заводила речь о том, что занимало ее мысли.

— В какую сторону мог бежать Гавриил? — спрашивала она, как бы разговаривая сама с собой.

— Куда же, как не к русским, ведь от них он и явился, — сухо отвечал Иво.

— Но у него было дело в Таллине.

— Какое дело?

— Он ведь разыскивает отца.

— И вы верите болтовне этого плута? — презрительно смеясь, отвечал Иво. — Его отец был русский бродячий торговец, его двадцать лет тому назад повесили в Таллине за кражу.

Опять этот недоверчивый, выражающий отвращение взгляд! Иво слегка тряхнул головой и продолжал уже в менее хвастливом тоне:

— В сторону Таллина он бежать не мог — он знает, что его там ждет: расплата за предательство, страшная, мучительная смерть. Я верю, что он раньше стремился в Таллин. У русских, несомненно, есть намерение напасть на Таллин, и они выслали этого человека вперед как лазутчика; Гавриил прямо-таки создан для этого — он знает город с детства, владеет всеми языками и вообще хитер как лиса. То, что он по дороге попал нам в руки, было, вероятно, большим счастьем для нашей родины: это показывает, что какая-то высшая сила охраняет древний Таллин. Жаль, что я поддался на его плаксивые просьбы; теперь он на свободе и может нам еще немало насолить. Но сейчас, по крайней мере, нечего опасаться, что он когда-либо осмелится появиться в Таллине. Есть одна причина, которая заставляет меня даже радоваться его бегству: этот негодяй, к сожалению, мой названый брат. Мой отец до сих пор проклинает тот день, когда из милости принял в свой дом сына коробейника, но что поделаешь? Он вырос вместе со мной, и мне было бы больно увидеть его на виселице, изуродованного пытками. Кроме вас, фрейлейн Агнес, я никому не решаюсь признаться в этой душевной слабости, а то подумают, что я намеренно дал ему возможность бежать.

— Он, значит, действительно бежал? — спросила Агнес, точно пробуждаясь от сна; казалось, она ни слова не слышала из того, что так долго объяснял ей Иво.

Иво отшатнулся и пробормотал, бледнея:

— Странный вопрос!

— Вы от меня ничего не скрываете? — спросила Агнес, смотря в лицо Иво острым, испытующим взглядом. — Не случилось ли с ним какое-нибудь несчастье?

У него вспыльчивый нрав, он мог поссориться с вашими людьми и… кто знает? Может быть, вы скрываете это от меня, боитесь меня испугать и огорчить? Не бойтесь, я смогу вынести самую страшную правду, но эта неизвестность может меня убить.

На лбу Иво блестели капли холодного пота, зубы его стучали. Он не выдержал пристального взгляда Агнес, вскочил и несколько раз прошелся по шатру. Потом сказал сдавленным голосом:

— Вы бредите, фрейлейн фон Мённикхузен; я вижу, болезнь вас еще не покинула. Вам крайне необходим покой и отдых. Я сейчас

пришлю старуху для ухода за вами.

— Я не хочу видеть эту женщину! — воскликнула Агнес с отчаянием и отвращением. — Я вполне здорова, отпустите меня в город!

— Не могу… Я отвечаю за вашу драгоценную жизнь, — холодно сказал Иво. — Еще несколько дней отдыха, а потом посмотрим!

С этими словами Иво вышел из шатра. Во дворе он подозвал к себе брата и старуху и приказал им охранять и развлекать Агнес.

— Что, все еще не сдается? — насмешливо шепнул ему Христоф.

— Если не сдастся — силой заставлю! — проскрежетал Иво в ответ. Страже он сказал:

— Вы головой отвечаете за то, чтобы госпожа не выходила из шатра и чтобы никто сюда не смел приблизиться.

Потом он вскочил на коня и во весь опор помчался к городу.

Несколько часов спустя из города выехала группа знатных господ, чтобы осмотреть лагерь Шенкенберга. В числе всадников были бургомистры Таллина Фридрих Зандштеде и Дитрих Корбмахер, начальник мызного отряда Каспар фон Мённикхузен и юнкер Ханс фон Рисбитер. Мённикхузен после несчастья в Куйметса стал еще более угрюмым и вспыльчивым, между тем как Ханс по-прежнему оставался легкомысленным хвастуном и лгуном; натура у него была слишком мелкая, душа слишком низкая, чтобы сознание постигшего его несчастья могло в ней глубоко укорениться. Без сомнения, юнкеру жаль было потерять красивую невесту, и он громогласно делился своими сожалениями с каждым, кто только хотел его слушать, но никогда не забывал прибавить, что уложил на месте дюжину русских и, наверное, освободил бы Агнес из их рук, если бы все мызные люди так же доблестно, как он, исполнили свой долг; вместе с тем он давал торжественный обет, что вырвет Агнес из «пасти льва», как только разбежавшиеся мызные люди будут опять в сборе. Если кто-нибудь удивлялся тому, что Ханс фон Рисбитер, перебивший двенадцать русских, сам не получил ни единой царапины, он пожимал плечами и давал понять, что в искусстве владеть мечом он достиг совершенства. Увидев пестро одетых воинов Иво, большинство которых составляли бывшие крестьяне и крепостные, юнкер Ханс сморщил нос и презрительно сказал:

— Я готов признать себя мужиком, если эти бродяги хоть одним глазом видели русских.

— Не только видели, но и побеждали, — поправил его бургомистр Зандштеде.

— Хороши победители! — насмешливо возразил Рисбитер. — Дайте мне десяток бравых мызных людей, и я все это стадо доморощенных вояк мигом сброшу в море.

— Не делайте этого, юнкер Рисбитер, — сказал Зандштеде с тонкой усмешкой. — Это было бы жаль, потому что сейчас эти «доморощенные» — наши лучшие воины.

— Сразу видно, что вы не воин, господин бургомистр, иначе вы не стали бы так щедро раздавать это почетное звание.

— Воин я или не воин, но я все же вижу, что эти люди вернулись с победой и богатой добычей, а доблестный мызный отряд, бежав со своей земли, пришел к нам с пустыми руками, в поисках убежища.

— Ого, вы хотите нас оскорбить.

— Тише, Ханс, — вмешался в разговор Мённикхузен серьезно, почти печально. — Нам нечем гордиться, ибо наше самое драгоценное сокровище в руках врага.

— О Агнес, дорогая Агнес! — вздохнул Рисбитер, прижимая руку к сердцу. — Скоро ли настанет тот день, когда я своими руками смогу вырвать тебя из пасти льва? Где найду я для этого подвига достойных соратников? Куда девались все наши отважные воины? Крестьяне и крепостные носят теперь звание воина, а сын ремесленника Иво Шенкенберг, имени которого вчера еще никто не знал, стал знаменитым военачальником!

— Разве это имя вам действительно так неизвестно, юнкер Рисбитер? — спросил Зандштеде, улыбаясь. — Припомните-ка!

— У меня памяти не хватит помнить имена всех горожан и ремесленников.

— Быть может, вы еще помните жаркую схватку, что произошла прошлым летом на таллинском рынке между юнкерами и сыновьями горожан? Иво Шенкенберг был предводителем последних, и рыцари потом очень настойчиво, но тщетно требовали, чтобы его наказали.

Рисбитер покраснел как вареный рак; он хорошо помнил, что тогда был жестоко избит Иво.