Мумия, или Рамзес Проклятый
Шрифт:
Завтра она отведет его в музей, если, конечно, он этого захочет. Может быть, они даже отправятся за город на поезде. А может, сходить в Тауэр? Или еще куда-нибудь… куда-нибудь… куда-нибудь…
И внезапно все мысли исчезли из ее головы: Джулия увидела его. Его и себя. Вместе.
Самир почти час просидел за столом. За это время он осушил полбутылки «Перно», своего любимого ликера. Он пристрастился к нему еще в Каире, во французском кафе. Египтянин не был пьян: алкоголь лишь снял лихорадочное возбуждение, охватившее его, как только он вышел
Внезапно Самир услышал стук в окно. Его кабинет выходил на задний двор музея. Во всем здании сейчас светилось, наверное, только его окно, ну, может быть, еще одно, у входа, в комнате ночных охранников.
Египтянин не мог рассмотреть фигуру стучавшего, но точно знал, кто это. Он вскочил на ноги до того, как стук повторился. Самир вышел в коридор, подошел к двери черного хода и распахнул ее.
В мокром плаще и полурасстегнутой рубашке перед ним стоял Рамзес Великий. Самир отступил в темноту. Дождевые капли блестели на каменных стенах музея, на брусчатке перед входом, но никакой блеск не мог сравниться с божественным сиянием, исходящим от высокой фигуры, стоявшей перед ним.
– Что я могу сделать для вас, сир? – спросил Самир.
– Я хотел бы войти, честный человек, – ответил Рамзес. – Если ты позволишь, мне хотелось бы посмотреть на реликвии моих предков и моих потомков.
Дрожь пробежала по телу египтянина при этих словах. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Невозможно было передать восторженное благоговение, охватившее Самира.
– С радостью, сир, – ответил он. – Позвольте мне быть вашим гидом. Это великая честь для меня.
Эллиот заметил, что в библиотеке Рэндольфа горит свет. Он припарковал машину у тротуара возле старой конюшни, с трудом выбрался из нее, кое-как преодолел несколько ступенек и позвонил. Дверь открыл сам Рэндольф. Он был в одной рубашке, и от него сильно пахло спиртным.
– Господи боже! Ты знаешь, который час? – спросил он.
Рэндольф повернулся, предоставив Эллиоту следовать за ним в библиотеку. Это была удивительная комната: кожаная мебель, гравюры с изображением лошадей и собак, искусно составленные карты – такие мало где увидишь.
– Честно тебе признаюсь, – сказал Рэндольф, – я слишком устал для экивоков. Ты пришел в самый подходящий момент. Мне нужен твой совет.
– Относительно чего?
Рэндольф направился к столу, гигантскому сооружению, украшенному затейливой резьбой, заваленному бумагами, бухгалтерскими книгами и счетами. Среди бумаг виднелся невообразимо уродливый телефонный аппарат, рядом с которым примостились кожаные футляры для скрепок, ручек и карандашей.
– Древние римляне… – пробормотал Рэндольф, усаживаясь за стол и отхлебывая из стакана. Он даже не подумал предложить Эллиоту сесть или выпить вина. – Что они делали, Эллиот, когда чувствовали себя опозоренными? Они вскрывали себе вены, правда? И спокойно истекали кровью.
Внимательно посмотрев на друга, Эллиот заметил, что глаза у него покраснели, а руки подрагивают. Тяжело опираясь на палку, он подошел к столу, налил себе вина из хрустального
Рэндольф безучастно следил за его действиями. Облокотившись на стол и запустив пальцы в седеющие волосы, он вперил невидящий взгляд в груду бумаг.
– Если память мне не изменяет, – заговорил Эллиот, – Брут бросился на собственный меч. Позже Марк Антоний пытался повторить это, но безуспешно. Потом он повесился в спальне Клеопатры. Сама же царица предпочла умереть от укуса змеи. Хотя в принципе ты прав: время от времени римляне действительно вскрывали себе вены. Но хочу тебе напомнить: никакие деньги не стоят человеческой жизни. Ты не должен даже думать об этом.
Рэндольф усмехнулся. Эллиот попробовал вино. Очень недурное. У Стратфордов всегда был хороший погреб. В этом доме каждый день пили такие напитки, каких другие люди не позволяли себе даже в праздники.
– Ты так думаешь? Никакие деньги… Ну и где же мне достать столько денег, чтобы племянница не догадалась о моем предательстве?
Граф покачал головой:
– Если ты покончишь с собой, она уж точно обо всем узнает.
– Зато мне не придется отвечать на ее вопросы.
– Слабый довод. Оставшиеся тебе годы – слишком высокая цена за эти деньги. Ты несешь чушь.
– Правда? Джулия не собирается выходить за Алекса. Ты сам знаешь, что не собирается. Она не станет пускать дела «Судоходной компании Стратфорда» на самотек. Я на краю пропасти, Эллиот.
– Да, наверное, ты прав.
– И что же делать?
– Подожди несколько дней, и ты увидишь, что прав я. У твоей племянницы голова занята совсем другим. У нее гость из Каира, некий Реджинальд Рамсей. Алекс, разумеется, не в восторге, но он успокоится. А этот Рамсей сумеет основательно отвлечь Джулию и от дел «Судоходной компании Стратфорда», и от моего сына. И тогда твои проблемы наверняка разрешатся очень легко. Она все простит.
– Я видел этого парня, – припомнил Рэндольф. – Видел сегодня утром, когда Генри закатил идиотскую сцену. Не хочешь же ты сказать…
– У меня предчувствие. Джулия и этот человек…
– Генри должен был поселиться с ней!
– Забудь об этом. Ты уже не сможешь на нее повлиять.
– Похоже, тебя это совсем не волнует. По-моему, из нас двоих волноваться следует именно тебе.
– Это совсем не важно.
– С каких пор?!
– С тех самых, когда я задумался о смысле человеческой жизни. Всех нас ждут старость и смерть. А мы все еще не хотим смириться с неизбежной правдой и суетимся, суетимся, суетимся…
– Господи боже, Эллиот! Ты же разговариваешь не с Лоуренсом. Я Рэндольф, ты забыл? Хотелось бы мне тоже думать о вечности. Но сейчас я готов продать собственную душу за сотню тысяч фунтов! Впрочем, не я один.
– А я – нет, хотя у меня нет ста тысяч фунтов и никогда не будет. Если бы они у меня были, я бы отдал их тебе.
– Ты бы отдал?
– Наверняка. Впрочем, давай поговорим о другом Джулии не понравится, если ты начнешь расспрашивать ее о мистере Рамсее. Ей хочется побыть одной, почувствовать себя независимой. Так: что все еще может измениться в твою пользу.