Мурлов, или Преодоление отсутствия
Шрифт:
Нас приветствовал седой и статный, чувствовалось – не из простых смертных, Управляющий замком. Похоже, это был разорившийся граф или даже герцог, который сегодня не в милости у Его Величества. Странно было видеть его здесь в роли чьего-то слуги, кроме своего государя, но мало ли что может прийти в голову, не обремененную заботами о хлебе насущном!
Церемониал приветствия он начал с меня, а затем приветствовал и моих спутников. Манеры его были безупречны, но мне все же показалось, что, приветствуя Бороду, он едва сдержал легкую, но колючую, пропитанную ароматом розы и скрытыми в ней шипами, улыбку. К его словам
– Что он сказал? – спросил я Рассказчика.
– Он приветствовал вас, сиятельный князь, и заверил, что ваш замок готов к приему – вас, – он поклонился мне, – и ваших друзей, – он поклонился Бобу и Бороде.
Боб сделал книксен. Борода трижды перекрестился на православный манер. Я стоял столбом.
Управляющий похоже отметил эту странность высоких гостей, спустившихся, правда, с не менее высоких гор.
– Ты знаешь латынь? – задал я бессмысленный вопрос.
– Быть в Риме – и не знать латынь?
Покончив с приветствиями, Управляющий подал знак и мне стали подносить дары. Каждый дар сопровождался церемониальным поклоном Управляющего в неопределенном направлении, видимо, вдоль вектора, образованного мной и дарителем.
– Трех соколов в золотых клетках для соколиной охоты – от императора Германии, его величества Генриха Седьмого Люксембургского!
Клетки поднесли ко мне. Все три сокола смотрели мне в глаза. В глазах их я читал преданность, преданность и одну только преданность. Посмотрим, что в них будет, когда клетки откроются. Я кивнул головой. Клетки унесли.
– Двухтомник: «Священное писание» и «Священное предание» в золотом переплете и с платиновой пряжкой, а так же, как истинному праведнику-католику, красно-желтый зонт – от папы Климента Пятого из Авиньона!
«Попал в переплет, – подумал я, разглядывая фолианты с зонтом. – Взяли бы и поднесли «Труды профессора Фердинандова». Я кивнул и их также унесли.
– Чистокровного жеребца Анхиза с седлом из кожи вепря и серебряной сбруей – от короля Португалии Диниша Первого Землепашца!
Караковый жеребец оскалил зубы и встал на дыбы.
– Огонь! – невольно вырвалось у меня.
– Его звать Анхиз, ваше сиятельство.
– Огонь! – повторил я.
Жеребец перебирал сухими жилистыми ногами, вертел длинной мускулистой шеей и скалил зубы.
– Он улыбается вам.
Жеребца увели.
– Хронометр – от короля Неаполя Роберта Мартелло!
«Какая громадина! Вся из дерева. И она создана для того, чтобы ловить такие ничтожно малые часы и минуты. Подарить, что ли, этому Мартелло мои кварцевые часы?»
– Их много, даров? – спросил я Рассказчика.
– Много, но среди них нет главного.
– «Энеиду» Вергилия в мягкой обложке из бархата – от Данте Алигьери!
Я невольно поднял брови, выразив целую гамму чувств, как опытный актер старой японской школы.
– Ларец с красками и набором кистей – от живописца Джотто ди Бондоне!
– Борода, думаю, это тебе пригодится, – шепнул я приятелю.
У него загорелись глаза.
– Ларь с перцем, мускатным орехом и шафраном – от архитектора Джованни Пизано!
«Что ж, я не венецианский дож, это не Венеция и шафран – не валюта, значит, не взятка. Приму и шафран».
Наконец с дарами было покончено. Все они были унесены в мои покои, а конь-огонь уведен в стойло.
– С вашего соизволения мы хронометр разместим на третьей башне, – сказал Управляющий. – Он в ваших покоях не поместится.
Я всемилостивейше и светлейше соизволил.
– Недурно было бы восход и заход солнца отмечать стрельбой из пушки, – неосторожно сказал я и посмотрел на палящее солнце в зените.
– Извольте повторить, – попросил Управляющий. – Стрельбой из чего?
– Хорошо. В другой раз, – сказал я.
– Ваше сиятельство, у меня к вам конфиденциальный разговор. Короткий, но безотлагательный.
Я кивнул своим спутникам, чтобы шли отдыхать, а мы с Управляющим медленно двинулись по розовой аллее к дворцу.
– Прежде всего позволю себе высказать мое глубокое удовлетворение вашей почтительностью, с которой был принят вами драгоценный дар от нашего несравненного комедиографа Данте Алигьери. Я распорядился книгу положить вам в изголовье.
– Благодарю вас, вы очень любезны, – сказал я.
– Теперь, собственно, о предмете конфиденциальности. Один дар от лица, пожелавшего остаться неизвестным (он граф), я не счел возможным предоставить на всеобщее обозрение. Прошу извинить меня за самоуправство.
– Да ради бога! Продолжайте.
– Это лицо прислало вам из Венеции прекрасное зеркало, обрамленное неизвестным мне материалом. Скорее всего, китайским. Оно удивительным образом копирует день и ночь. Когда в нем ночь, оно серое и в нем довольно сносно видишь свое собственное изображение. А когда в нем день, в нем появляется масса различных изображений, таких ярких, что себя уже и не видишь. Есть очень странные изображения, похожие на ночные кошмары или на персонажей «Комедии» Данте. И самое интересное, – Управляющий понизил голос и оглянулся, чем очень удивил меня, – что зеркало не отпускает эти изображения. В нем столько накопилось их, что от тесноты они начинают драться и убивать друг друга. Там сплошь смерть и насилие. И я опасаюсь, – перешел он на шепот, – я опасаюсь, как бы это зеркало не лопнуло и из него, как из ящика Пандоры, не вывалились на человечество все эти злобные и кровожадные изображения. Люди не справятся с ними. Здесь нужна рука Бога. Это зеркало у вас в опочивальне. Я его на всякий случай, от греха подальше, накрыл плащом.
– И что же оно само… включается? Я хотел сказать, меняет свои изображения, чередует день и ночь?
– Нет, там есть такой рычажок…
«Бог ты мой, да это же телевизор!» – я посмотрел по сторонам, не видно ли где линии электропередачи, чем черт не шутит – что мы знаем о средневековье? ЛЭП не было. Значит, кабель или на батарейках.
Я искренне поблагодарил Управляющего за предупреждение и заверил его, что не допущу, чтобы на человечество вывалилась вся эта мразь зазеркалья. Мало того, подумал я, я уничтожу эту гадину в самом зародыше, пока она не наплодила мириады змеенышей и те не расползлись по всему свету. Посланцы тьмы. Когда на ТV начинается день, на земле настает ночь. Надо так его уничтожить, чтобы ни одна его часть, ни один винтик, не попали в руки какому-нибудь средневековому гению и очередное дитя любопытства и любознательности не приблизило бы конец света на несколько веков.