Мурманский сундук.Том 2
Шрифт:
— Можно? — спросил Фунтиков для близиру, открывая тяжелую дверь.
— Садись! — бросил ему мастер и посмотрел на Фунтикова из-под низу.
Фунтиков сел на стул, поправил фартук, положил на колени тёмные жилистые руки и внимательно воззрился на Колосова, ожидая, что тот скажет.
— Знаешь, для чего я тебя вызвал? — спросил мастер, остро покалывая бригадира взглядом серых глаз.
— Догадаться не трудно, — ответил Фунтиков с улыбкой.
Фунтикову за пятьдесят, пятьдесят с небольшим хвостиком, как говорили в штамповке, и был он ровесником мастеру. Немного ниже среднего роста, с крепкими сухими руками и ногами, говорил мало, а уж если сказывал, то, как гвоздь вбивал —
— Надо подумать о завершении плана, — сказал Колосов, — пока ещё середина месяца. А то мы его можем сорвать.
— Конечно, сорвём, — согласился Фунтиков, — если по три дня простаивать будем.
— Простояли три дня — не беда: поднажмём потом.
— Аврал, значит. Прихватывать ночную смену, благо свободна она?
— Надо поднимать дисциплину — вот главный вопрос.
— Как ты её поднимаешь, вряд ли поднимешь, — отозвался Фунтиков, в упор глядя на Колосова. — Ты, как на фронте, Пётр, будто в атаку идёшь: давай, давай, давай! Жми, жми! И дисциплину хочешь насадить, понимаешь, что я подразумеваю под словом «насадить» — наказаниями. И меня просишь, чтобы я тебе обо всём докладывал, а ты — в приказ. А сам же видишь, что работают, не прогуливают, редко опаздывают. Вон Коле Мячику приходится из деревни топать, бывает, что и опоздает. Они работают сдельно, им невыгодно гулять и простаивать. Если будут филонить, ничего не заработают, — это и ежу понятно.
— Ну, тогда давай дисциплину по боку, насадим анархию, и будь что будет!
— Я ж не об этом. Дисциплина нужна, но не твоя. Крут ты очень, Пётр. Не такими методами её поднимать, какими ты хочешь. У тебя же палочная дисциплина, всё держится на окрике, на приказе, на команде. Давай и всё! Жми, сынки! Ведь ты не объяснишь никогда, что про что. Надо всем и каждому догадываться. Ты объясни — может, он сам раньше на работу прибежит…
Колосов побуравил бригадира взглядом, поиграл желваками.
— Ты должен мне помогать, Иван! Это твоя обязанность.
— А я разве тебе не помогаю?
— Ты вечно заступаешься за всех, в особенности за этого… Казанкина и новенького Лыткарина. У них ветер в голове…
— Вот и не надо их бить.
— Что ж по головке их гладить прикажешь?
— Зачем по головке! Разъяснять надо. Создавать условия на работе. Ребята они хорошие, ответственные. Смотри, до чего мы дожили: к нам ребята со средним образованием пошли.
— Про новенького не знаю, но Казанкин… нашёл ответственного. Вертун он. И ты за него не заступайся. Такой подведёт.
— Кроме работы, ему надо ещё другую точку приложения сил найти. Энергии у него!..
— Энергия у него в свисток уходит.
Колосов сжал губы в узкую полоску, что у него служило признаком недовольства, пристально посмотрел на бригадира. Фунтиков не отвел взгляда.
— Не относись к ним, Пётр, как к детям, — продолжал Фунтиков. — Это взрослые люди. Но ещё не совсем простившиеся с детством. Им бы побегать, поиграть, взбрыкнуть, как молодому жеребёнку. Они ж только от парты…
— С твоим характером,
— Так сними.
Фунтиков расправил фартук и хотел встать. Решил поговорить с мастером, и вот как получилось. Не сумеет он ему ничего доказать!
Знал он Колосова с фронта. Пришлось воевать вместе в начале Отечественной войны. Потом Фунтиков оказался в госпитале — осколок вытаскивали, отстал от своей части и служил в другой. А воевали они с Колосовым года два. Познакомились, разговорились, оказалось — из одной местности, так и подружились. Колосов был старшиной. Непорядка не любил — многим доставалось. Он и Фунтикову огрехов не спускал. Тогда была война, поблажки были ни к чему — только вредили. А теперь? Теперь времена иные. А характер у Колосова остался прежний. Не может его переломить. Всё по-казарменному. И главное, выслушает, а сделает по-своему.
Колосов встал, положил Фунтикову руку на плечо и усадил на прежнее место.
— Не ерошься. Это я так, к слову. Сколько мы с тобой в войну дорог исходили, не ругались, жили душа в душу, зачем теперь ссориться.
«Душа в душу, — подумал Фунтиков. — Как бы не так! И стычки были — небольшие, но принципиальные. Так что о душе говорить не приходится. Забылось, может, многое Колосовым, а им, Фунтиковым, не забылось».
А Колосов продолжал:
— Думаю, нам ещё долго вместе работать. Так я тебя прошу — не давай своим поблажки, а то на голове станут ходить. Песни по вечерам у тебя поют, за версту слышно… Что скажут люди? Здесь по улице тьма народу на станцию ходят. Пьяные, скажут, работают в штамповке.
— Так уж и скажут!
— Так и скажут.
— А ты знаешь, почему скажут? — Фунтиков прищурившись, уставился на фронтового товарища. — Потому что отвыкли мы от песен на работе. Ты сам вспомни, родился ведь в деревне: раньше, как было — идут сено ворошить или хлеб жать — поют, возвращаются с работы — поют. Значит, настроение хорошее. А как человеку без песни? И мои поют. И пусть поют. Я не запрещаю, и запрещать не буду. Вот Никоноров, он всегда поёт, когда работа ладится. И ты знаешь, сколько он тогда бус дает? Пятнадцать тысяч. Так зачем я ему буду запрещать, если песня идет на пользу делу. Тем более, что поют в вечернюю смену, когда и народу никакого нет на улице. С песней веселее. Песня — великое дело, Пётр Алексеевич, — официально Фунтиков назвал мастера и добавил: — Товарищ старшина. С песней на смерть шли. Ты бы лучше с начальством поговорил — самодеятельность надо организовать. Смотри, сколько к нам молодёжи пришло — надо им условия создавать, хватит работать по-старинке. Вот ты говоришь, дисциплина хромает. К чему я буду призывать ребят, если вентиляция работает из рук вон плохо. Посиди у печки в такой жаре, а вентиляция дрянь — не тянет. Поневоле будешь бегать курить и пить воду ежеминутно. — Фунтиков перевёл дух. — В нанизке у тебя девчата, наверху, где клипсы и брошки, — девчата, их десятки, а веселья нет. На танцы ходят за тридевять земель. Усекать надо.
— Я усекаю, — недовольно проговорил Колосов. По всему было видно, что слова бригадира задели его. — Будем здесь филармонию устраивать, а кто работать будет?
— Наши артисты и будут работать. И ещё как будут! Теперь из-за одних только денег никто пуп себе рвать не будет. Красота на работе должна быть, как в жизни.
— Мы работали в своё время и не спрашивали никакой красоты. Работа есть — это считалось высшим благом.
— Нам нельзя было иначе, дорогой мой товарищ старшина. Теперь времена другие… Ты вот скажи мне, — Фунтиков хитро посмотрел на Колосова, — зачем ты над автоматом голову ломаешь? Зачем ты хочешь его поставить?