Мускат утешения
Шрифт:
— Тоже нахожу. Но мое мнение таково, что это всего лишь обычная атмосфера, обычное зловоние старого военного корабля. Вам надо учитывать, что в плохую погоду матросы, нуждающиеся в облегчении или мочеиспускании, скорее найдут укромный уголок на корабле, чем рискнут быть смытыми с нужника на открытом носу. Так что после нескольких поколений мы живем на плавучей выгребной яме. Это усиливается многими факторами, такими как тонны, тонны и еще раз скажу — тонны мерзкой грязи, поднимаемой на борт канатами, когда мы стоим в портах вроде Батавии или Маона. Грязь эта состоит из отходов скотобоен и человеческих жилищ, не говоря уж о разлагающемся мусоре, приносимом реками. Грязь и слизь капает с канатов в их ящиках в пространство вниз, а его совершенно никогда не чистят. «Мускат», уважаемый коллега, — повернувшись к Мартину, несколько лишившемуся самообладания, — был столь приятным, как его имя подразумевает. Ни таракана, ни мыши, уж тем более ни крысы —
— Уилкинса завтра надо переместить в проветриваемое место наверху, — предложил Мартин. — А Брэмптон должен завершить слюноотделение в тишине и покое.
— Распоряжусь, чтобы установили еще один виндзейль, — пообещал Джек. Прежде чем уйти, он склонился над койкой Брэмптона и довольно громко сказал:
— Радуйся, Брэмптон. Со многими бывало гораздо хуже, чем с тобой, и ты в очень хороших руках.
— Эта женщина меня соблазнила, — отозвался Брэмптон, и, после короткой паузы, — я отправлюсь в ад.
Он отвернулся, а тело его затряслось от рыданий.
Когда капитан удалился, они вернулись к своей латыни, и Мартин сказал:
— Вы считаете, с моей стороны было бы любезно предоставить ему утешение?
— Не могу сказать, — отвечал Стивен. — В данный момент мне следует проверить липкую мазь с двумя скрупулами асафетиды. — Он повернулся к ящику с лекарствами. — Вижу, вы ничего не изменили, — сказал он.
— Ну что вы, — сказал Мартин, а потом добавил: — Боюсь, капитан не вполне доволен.
— Лишь потому, что я безрассудно назвал корабль старым, — возразил Стивен. — Он этого терпеть не может. — Доктор понюхал лекарство, добавил ещё чуть–чуть асафетиды и продолжил: — Что побудило вас сказать, что пациенту следует заканчивать слюноотделение на больничной койке?
— В любом другом месте он будет подвержен насмешкам товарищей, шутливым вопросам насчёт его мужественности и постоянным шуткам — сифианцы слывут строгими людьми, и это падение забавляет простых распутных матросов. Зла они ему не желают, но станут развлекаться шутками, и, пока он не поправился, их веселье может просто убить. Умом пациент не крепок, и боюсь, его друзья — плохие советчики в том, как справляться с грехом и его последствиями.
К тому времени, как они снабдили лекарством Брэмптона и вызвали санитара сидеть с пациентами — до дальнейших распоряжений все визиты запрещались — в глубинах трюма почувствовалось что–то вроде дуновения свежего воздуха, а когда вышли на квартердек, Джек как раз говорил Пуллингсу:
— Если понемногу продолжать так продувать, будет неплохо, но, — он повысил голос, — поступили замечания относительно вони между палубами, как в склепе или выгребной яме, так что, возможно, стоит открыть водозаборный клапан.
— Прошу прощения за вонь, сэр. Я ее не заметил. Но опять–таки воздух тяжелый и жаркий, а ветер в полный бакштаг.
— Мистер Оукс, мистер Рид, — позвал Джек.
— Сэр? — откликнулись оба, снимая шляпы.
— Вам известно, где находится водозаборный клапан?
Они слегка побледнели, и Оукс неуверенно сказал:
— В трюме, сэр.
— Тогда ступайте к плотнику, скажите, что я велел показать вам, как его открыть. И оставить, пока в льяле не будет восемнадцать дюймов воды.
А когда они ушли, Джек, обернувшись к Пуллингсу, продолжил тем же озабоченным тоном:
— Конечно, нам придётся не менее часа выкачивать воду, что очень тяжко в такую жару. Но, по крайней мере, это прочистит трюм. Это как подойник ополоснуть.
Это слышали все на квартердеке, кроме медиков — те медленно карабкались по вантам бизань–мачты, слишком сосредоточенные на своем опасном занятии, чтобы заметить сатирические выпады. Уединение — редчайшее из удобств на корабле. У каждого имелась своя каюта, но она подходила только для чтения в одиночку, работы пером, размышлений или сна, ибо по размерам напоминала (с сохранением всех пропорций) откормочную клетку на одну птицу. Хотя в распоряжении Стивена имелся простор кормовой каюты, столовой и спальни (абсолютно резонно — корабль принадлежал ему), эти места не подходили для длительного, подробного и даже страстного обсуждения птиц, зверей и цветов — каюты в той же степени принадлежали капитану. Не подходила и кают–компания со множеством других обитателей. И та, и та вполне пригодны для периодических выставок шкур, костей, птиц, образцов растений. Их длинные столы будто созданы для подобного. Но в предыдущих плаваниях они обнаружили, что единственное место, подходящее для длительного, комфортного, ничем не прерываемого общения — крюйс–марс, вполне просторная платформа вокруг топа мачты и шпора стеньги. Возвышающийся где–то на сорок футов над палубой, прикрытый со стороны
— Ну вот, вы снова здесь, — начал разговор Мартин, глядя на Мэтьюрина с радостным удовлетворением. — Не могу выразить, с каким сожалением я наблюдал, как вы покидаете корабль там, на расстоянии в полмира. Помимо всех остальных соображений, я остался без наставника перед лазаретом, потенциально полным заболеваний, которые я распознать не могу, не то что лечить.
— Полноте, вы неплохо справились. Всего лишь три смерти на сотню градусов долготы, это вполне неплохо. Когда все сказано и сделано, мы мало что можем сделать по врачебной линии помимо кровопускания, слабительного, потогонного, синих пилюль и еще более синей мази. Хирургия — другое дело. Вы очень аккуратно справились с носом бедняги Уэста.
— Простая ерунда. Надрез — я пользовался ножницами, пара безболезненных стежков, и как только восстановилась чувствительность, он выздоровел.
— Даже без благоприятного гноя?
— Без всего. Это обморожение, знаете ли, не сифилис.
— Так он мне сказал, мне и капитану Обри вместе. Боюсь, люди деликатничают: не сказав ни слова, отводят глаза и больше не смотрят.
— Боюсь, что так. Но скажите мне, прошу, что вы делали все это время, и что увидели, помимо орангутана?
Стивен улыбнулся, и события последних нескольких месяцев всплыли в памяти не последовательно, а, скорее, как единое целое. Из них он выбрал то, что можно рассказать, размышляя при этом: «Какие три вещи нельзя скрыть? Любовь, скорбь и богатство — вот три вещи, которые нельзя скрыть. Разведывательная работа очень близка к тому, чтобы стать четвертой». Осознание того, что эти размышления заняли время, за которое под кораблем прокатилось всего две волны, компенсировалось более сильной, чем на палубе, амплитудой раскачивания.
— Вам следует узнать, что капитана Обри отозвали в Англию, чтобы полностью восстановить в списках флота и принять командование «Дианой». Ей предстояло доставить посланника к султану Пуло Прабанга — последний рассматривал возможность альянса с французами. Поскольку остров — какие там орхидеи и жуки, Мартин, помимо потрясающих обезьян и невообразимо огромных носорогов! — находится в Южно–Китайском море, практически на пути наших ост–индийцев из Кантона, и мы могли оказаться без ревеня и чая, Господи спаси, задачей посланника было заставить султана переменить свою точку зрения. Сочли, что я тоже окажусь полезным, поскольку говорю по–французски и немного знаю малайский, ну и как врач. Так мы и отправились, плывя столь быстро, как могли. Остановились лишь раз, у Тристан–да–Кунья, но это едва не оказалось последней остановкой — корабль швыряло все ближе и ближе к цельной каменной стене зыбью высотой до стеньги, и ни ветерка, чтобы дать нам ход. Но заверяю, что мы все же выжили, и я даже ступил на Тристан, теша себя надеждой, что увижу чудеса, пока набирают воду и запасаются зеленью. Вы не удивитесь, узнав, что меня утащили оттуда через несколько часов, всего через несколько часов, под предлогом, что нельзя терять благоприятное сочетание ветра, отлива и тому подобного. Затем — океан на дальнем юге. Там–то я наконец увидел альбатросов, южных гигантских буревестников, капских голубков, но какой ценой! Чудовищные волны, непрестанно ревущий ветер, из–за которого говорить и думать по–человечески можно было лишь у самой подошвы волны. А потом — лед: лед на палубе, лед на снастях, в море — ледяные горы удивительных размеров и красоты, грозящие укокошить нас, как говорят моряки. Так что капитан Обри проложил курс в более христианские моря. Я крайне надеялся увидеть остров Амстердам — отдаленный и необитаемый клочок суши, не исследованный натуралистами, чьи флора, фауна и геология совершенно не изучены. Я его увидел, но с наветренной стороны, и корабль под всеми парусами пронесся к мысу Ява.