Мускат утешения
Шрифт:
Тем у него было меньше, но подача — гораздо лучше благодаря привычке к публичным выступлениям. Поскольку Мартин был высоким и широкоплечим, его голос разносился гораздо дальше, чем негромкие слова Стивена. Когда Мартин рассказывал о ее прекрасных яйцах, голос через открытый световой люк достигал кормовой каюты, где Джек Обри писал домой.
«Как я уже рассказал, мы собирались пройти между Соломоновыми островами и островами королевы Шарлотты, приставая к тому или иному архипелагу в надежде купить свиней, и наше продвижение оказалось медленным. — Он сделал паузу, и, пожевав конец пера (маховое от малого альбатроса), продолжил: — Я знаю, ты не любишь, когда я плохо говорю о людях, но я все же скажу, что иногда хочу послать мистера Мартина к черту. Не то что бы он не был исключительно любезным и воспитанным
Корабль продвигался медленно, и, хотя его днище очистили в Кальяо, в теплых морях оно снова обросло несмотря на медную обшивку, да так сильно, что снизило скорость на пол узла при слабом ветре. Девочки же, с другой стороны, исключительно быстро продвигались в изучении английского. Продвигались бы еще быстрее, если бы некоторые моряки не говорили с ними на жаргоне западного побережья Африки.
Их назвали Сара и Эмили — Стивен решительно воспротивился предложенным «Четверг» и «Бегемот». Поскольку он их обнаружил и привел на берег, то без вопросов считался их владельцем и имел право дать им имена. Некоторое время он каждый день проводил с ними. Оказавшись на борту, поначалу они изумились и растерялись, молчаливо прижимаясь друг к другу в своем сумрачном, укромном уголке. Но теперь, одетые в простенькие парусиновые сорочки, они носились по форкастелю, особенно в дневную вахту. Иногда что–то пели в странной гортанной манере, прыгая по доскам так, чтобы не касаться швов, иногда подражали песням моряков. В целом — славные маленькие девочки, хотя довольно глупые. Эмили могла временами быть одновременно и упрямой, и вспыльчивой. Они оставались худощавыми, сколько бы ни ели, и красотой не блистали. Джемми–птичник без особого труда приучил их к чистоте. Они по природе были склонны мыться, когда хорошо себя чувствовали, а вшивость происходила от волос — грубых, всклокоченных, торчащих на шесть дюймов из головы, пока корабельный цирюльник их не остриг налысо. В тех краях гребни были еще неизвестны. Несложно оказалось приучить их и к пунктуальности — они быстро ухватили смысл склянок, благочестию, очевидно, научились еще задолго до того, как оказались на борту, так что, когда Джемми–птичник привел их чистых и причесанных на корму, они выглядели серьезными и замолчали, как только ступили на квартердек. А весь смотр стояли как статуи.
После того, как с девочками наладили общение, стало ясно, что им причиняют беспокойство вопросы об их прежней жизни, как будто всё это был только сон, а теперь они вернулись к реальности — вечному плаванию куда–то на юго–восток, неизменному ритму склянок, к грубым матросским рубахам, стираемым дважды в неделю, разговорам на чём–то вроде английского, питью безмолочного варева, называемого похлёбкой, на завтрак (для маленьких девочек какао считается вредным), к обедам из тушёного мяса с овощами или пирога и корабельных сухарей (которые они обожали), к сухарям с похлёбкой на ужин. Всё это вошло в привычку и стало их жизнью, так что, когда к борту подошло длинное каноэ, полное обитателей Соломоновых островов, девочки жутко расстроились и с криком «Страшилы чёрные!» бегом бросились вниз, хотя до тех не выказывали никакой неприязни к сюрпризовцам–неграм, скорее даже наоборот. А когда, в надежде, что они помогут договориться с деревенским вождем, у которого, похоже, имелись свиньи, детей вывели на палубу — Стивен держал за руку Эмили, а Джейми–птичник — Сару, девочки запротестовали: они не могут понять ни слова и не станут даже пытаться, и так горько расплакались, что пришлось увести их обратно.
— Можете утверждать, что они туповаты, — сказал за ужином Мартин, — но вы заметили, что на баке они свободно болтают на жаргоне западных графств, а на квартердеке переходят на совершенно иной английский?
— Да, у них необыкновенные лингвистические способности, — согласился Стивен. — И у меня сложилось устойчивое впечатление, что на их острове одним языком (или набором слов) пользовались в семье, другим — в разговоре со взрослыми вне семьи, третьим при ритуалах. Возможно, это лишь различия в одном наречии, но, наверняка,
— Мне кажется, они забывают родной язык, — вступил в разговор Джек. — Даже не окликают друг друга по–своему, как раньше.
— Разве можно забыть свой родной язык? — удивился Пуллингс. — Те, что учил, латынь или греческий, это да, но родной? Однако, может я и ошибаюсь, сэр. Естественно, пост–капитану виднее, чем коммандеру.
Стивен отпил вина. Одно время, воспитываясь в графстве Клэр, он чуть было не забыл свой родной ирландский, первый язык, на котором заговорил. И хотя за последние годы знание всплыло из глубин памяти, когда ему приходилось общаться с Падином, своим слугой, говорившим почти исключительно по–ирландски, всё же многие слова, в том числе общеупотребительные и очень знакомо звучащие, Стивен совершенно забыл.
Падин Колман, совершенно неграмотный и просто неспособный выдать какую–либо информацию, поскольку едва знал английский, да и тот из–за дефектов речи с трудом понимали даже друзья, был прекрасным слугой для столь глубоко втянутого в дела политической и морской разведки человека, как Стивен. Более того, Падин был добрым, мягким и преданным, и Стивен, очень к нему привязанный, надеялся отыскать его в Новом Южном Уэльсе, куда Падина отправили на поселение в колонию, и сделать для него всё, что возможно.
Его вдруг начало беспокоить повисшее над столом молчание, и, оглянувшись, он увидел, что все улыбаются, глядя на него.
— Прошу прошения, — воскликнул он. — Мои мысли унеслись далеко, я витал в облаках. Далеко в облаках, простите, прошу вас. Меня кто–то о чём–то спрашивал?
— Вовсе нет, — Джек наполнил стакан. — Я только сказал Тому, что пришло время убавить паруса, а когда палуба перестанет походить на стену дома, вам с Мартином, пожалуй, стоит снять парадную одежду и подняться с подзорными трубами наверх. Вокруг этих рифов, скал и островов множество птиц, часто на расстоянии пятидесяти миль. На острове Норфолк есть удивительные и любопытные птицы, они роют норы, возвращаясь на ночь домой.
Лишь незадолго до того, как «Сюрприз» пересек тропик Козерога, пассат начал задувать по–настоящему. Но с тех пор, в крутой бейдевинд или на румб от него фрегат показывал, на что по–настоящему способен. Он нёс брамсели над зарифленными марселями и прекрасный набор кливеров и стакселей. Белая и иногда зеленая вода заливала наветренную скулу. Девочки, насквозь мокрые, визжали от восторга. Вздымавшаяся палуба накренялась на такой угол, что невозможно было удержать птицу в поле зрения подзорной трубы, не закрепив последнюю, а кое–кто едва не потерял ценный ахроматический прибор исключительной силы, когда его захлестнула пена. Лаг показывал двенадцать и даже тринадцать узлов при свете дня и семь–восемь — ночью, когда убирали брамсели (и это несмотря на обросшее днище). «Сюрприз» пробирался через огромные перекатывающиеся волны, чей цвет менялся от темнейшего индиго до бледного аквамарина. Но всегда (кроме пены) вода оставалась прозрачной как стекло, будто бы лишь вчера сотворенная. Ход корабля снижался лишь на рассвете и на закате, когда Джек и мистер Адамс, искренние любители статистики, замеряли температуру на разных глубинах, соленость и атмосферное давление.
В эти же дни высокие белые облака стаями пролетали по небу, пока другие, гораздо более высокие, увлекались в противоположном направлении антипассатом. Интересный феномен, и редко наблюдаемый столь отчетливо, но, к несчастью, он перекрывал звезды и даже Солнце, не позволяя провести точные наблюдения. Поскольку Джек не рассчитывал только на счисление, особенно в этих водах, то решил этим днем идти с умеренной скоростью, чтобы дозорные смогли заметить один из самых приметных рифов в этих широтах — мель Ангерич. Волны, накатывающиеся на нее, отмечали место бурлящей водой даже в сизигийные приливы, и многие капитаны использовали ее как навигационный знак.
Джек распорядился принести кофе. Его подали в элегантном серебряном кофейнике, защищенном оплеткой из белого манильского троса. Бонден красиво сплел ее пряди на манер ревантов. Пока в каюте пили кофе, спустили паруса, шум воды вдоль борта ослаб и больше не требовалось крепко держаться за стулья.
«Когда подниметесь на палубу, — посоветовал Джек, — не стесняйтесь ходить по наветренной стороне. Там должен быть мой риф, если у него есть хоть капля чувства долга». Он заставил себя быть настолько вежливым, что даже пригласил мистера Мартина поужинать в кормовой каюте этим вечером и помузицировать, хотя исполнителем тот был посредственным, ни слухом, ни чувством ритма не отличался и обычно играл довольно грубо.