Мусорщик
Шрифт:
— Я тоже, — ответила, сверкнув глазами, Настя. Вице-мэр улыбнулся. Когда мэтр удалился, и они сели за столик, Малевич спросил:
— Какое же у тебя сегодня настроение, Настя?
— Ты хочешь знать?
— Конечно.
— Сейчас узнаешь, вице-губернатор, — произнесла она.
Через пару секунд Малевич ощутил узкую Настану ступню у себя между ног.
— Настя! — шепнул он изумленно.
— Что, дорогой? — спросила она, глядя невинно. Нагая ступня прижималась, двигалась ритмично. Вице-губернатор ощутил, как в паху разливается горячая волна.
— Настя, ты сошла с ума!
— Разве?
— Или
— Возможно, дорогой, возможно… Сними ботинок.
— Зачем? — почти с испугом спросил Малевич.
— Догадайся, — ответила Анастасия, глядя по-прежнему невинными глазами. В глазах отражался огонек свечи.
— Черт! — сказал вице-губернатор. — Ты сумасшедшая, Настя.
— Разве? Я так не думаю, господин вице-губернатор.
Малевич кряхтел, вытаскивая под столом правую ногу из ботинка. Настя улыбалась, влажно облизывала розовые губы. Вице-губернатор наконец справился с ботинком и сделал то, что от него требовалось.
— Ты… — сказал он хрипло, — ты без…
— Ах, кажется, я забыла их надеть… — с улыбкой сказала Настя и прикрыла глаза.
Высоко взлетел голос скрипки. Кряхтел Малевич, колыхался огонек свечи в оригинальном подсвечнике.
Когда Анастасия Михайловна приоткрыла глаза, по залу шел мужчина. Лицо, скрытое в полумраке, не разглядеть. Но что-то было знакомое в его облике… очень знакомое. Настя плотно сжала горячими ляжками ногу вице-губернатора. Мужчина сел за дальний столик спиной к Насте. Джинсовая рубашка со следами дождя плотно охватывала мощные плечи… К нему подошел официант, что-то сказал, а мужчина что-то ответил. Миша Малевич кривил чувственные губы…
Тихорецкая вглядывалась в затылок мужчины за дальним столиком. Что-то ее тревожило, настораживало… большой палец правой ноги вице-губернатора двигался слишком медленно.
Официант вернулся и принес незнакомцу — но знакомому! знакомому, черт побери, незнакомцу — фужер то ли воды, то ли водки… «Чушь, чушь! Что мне этот мужик?» — Быстрее, — шепнула Настя, откинулась на спинку стула. Большой палец правой ноги вице-губернатора в намокшем шелковом носке вонзился в горячую плоть. — А-а-ах… Ну, быстрее.
Мужчина повернулся к Анастасии Михайловне и поднял фужер… Хрустально сверкнула грань ножки… Снял темные очки. Как кинжалы встретились взгляды.
— А-а-ах! — выдохнула Настя.
Зверев выпил водку, ухмыльнулся и встал из-за стола. Настя закрыла глаза. Когда она открыла их, никакого Зверева не было.
И она совершенно не могла сказать: а был ли он вообще?
— Кто? — удивленно спросил Миша.
— Я, кажется, действительно сумасшедшая, дорогой…
— О да, дорогая. Ты — крейзи… Но — прекрасная крейзи.
Анастасия Михайловна посмотрела на дальний столик. В свете свечи на темной полированной столешнице лежали темные очки и стоял пустой фужер.
Вечером в квартире Зверевых зазвонил телефон. Подошла к аппарату Ирина Ивановна, сняла трубку.
— Александра? Минуточку… тебя, Саша.
Он знал, что этот звонок обязательно будет. Он ухмыльнулся и взял трубку:
— Алло.
Как и предполагал, в ответ услышал молчание.
— До встречи, ваша честь, — сказал негромко Зверев. — До скорой встречи.
Вечером в доме Зверевых была отвальная. К Сашке пришли Обнорский с подругой («С журфака?» — спросил Зверев в прихожей негромко и ехидно. «Не. — ответил Андрей так же ехидно, — с филологического. Но разницы никакой… в смысле фака»), и Семен Галкин. Семен Борисович пришел в галстуке. Увидев галстук, Зверев оценил значительность момента.
— Что попугая не принес? — спросил Сашка.
— Так он же, сволочь, нецензурно выражается, — ответил Галкин.
— Да? — удивился Сашка. — От кого же, интересно, научился?
— Ума не приложу. — сказал Семен задумчиво. — Посторонних в доме не бывает. Сам я, Саша, глубоко-таки полуинтеллигентный человек… Портвейн пью. Ну, ты же понимаешь?
— Действительно, — сказал Зверев. Задумался, потом спросил: — А может-таки он у вьетнамцев научился?… Они такие, вьетнамцы!
— Точно, — просиял Семен. — Не иначе от них, блядей узкоглазых. Они меня недавно сионистом обозвали… тьфу, матерщинники!
— Точно, — сказал Обнорский, — вьетнамцы могут. Я вот на Ближнем Востоке служил…
— Там арабы, — перебил Галкин. — Вьетнамцев там нет.
— Ага… ни одного вьетнамца не видел. Так зато и ни разу от местных попугаев я мата не слыхивал.
— Ну, арабы тоже не подарок, — проворчал Галкин. — Агрессивный такой народ, понимаешь… одни неприятности от них.
Зверев и Обнорский захохотали. Семен тоже рассмеялся. Вечер прошел в легкой и пустой болтовне. С ментовскими и журналистскими байками, не обязывающими никого ни к чему.
Несколько раз Зверев выходил курить то с Обнорским, то с Галкиным. Разговоры с глазу на глаз носили совершенно другой характер.
На следующий день Сашка улетел досиживать.
Вице-губернатор Михаил Львович Малевич попал в очень нехорошее положение. В такое, про которое говорят: врагу не пожелаешь. Месяц, назначенный Наумовым, истекал, а никакого решения проблемы не обозначалось… Малевич был умен, хорошо представлял себе возможности Николая Ивановича. Вице-губернатор искал выход, но не находил.
В новой губернаторской команде его позиции были отнюдь не так хороши, как в старой — мэрской. Малевич отдавал себе отчет, что и вошел-то он в кабинет губернатора только потому, что имел крепкий тыл в Кремле. Там, на самом верху, по правую руку от Президента, сидел его друг — Главный Приватизатор державы. Рыжий был силен настолько, что смог сместить всесильного начальника охраны Президента — генерала Коржова. А вкупе с ним — «до кучи» — и начальника ФСБ. Пресса любила сравнивать Рыжего с Распутиным. …Крепкий тыл в Кремле — это здорово. Это как бы автоматически защищало Мишу Малевича от административных передряг. Это в перспективе открывало путь наверх, в Москву. К заоблачным высотам… Но только в перспективе, а пока Михаил Львович пощипывал травку на региональной лужайке. Травка сочная, зеленая, и все хорошо. А рядом, за кустами, бродит серый волчище — Наумов. Не считаться с Николаем Ивановичем было нельзя. Крепкий тыл в Кремле — это здорово, но все-таки не индульгенция… Малевич искал выход и точно знал, что найдет. Для этого требовалось только время. А времени не было.