Муссон. Индийский океан и будущее американской политики
Шрифт:
Всего любопытнее следить за индонезийцами, посещающими сверхсовременные торговые центры – сплошь и рядом выстроенные на деньги местных китайцев. Хотя китайцы составляют всего лишь 4 % индонезийского населения, более половины деловых операций по всей стране ведут именно они. Новые супермаркеты, полные одежды Louis Vuitton, Versace и других брендов, – самые подходящие места для того, чтобы украдкой наблюдать за женщинами в моднейших шелковых джибабах и открытых, изысканно сшитых платьях. Сейчас, когда экстремисты притихли (если не считать редких, но впечатляющих ударов, наносимых в разных местах), настоящие стычки происходят не между исламскими сектами различного толка, но между правоверным исламом явно средневосточного и бесстыжим материализмом явно китайского происхождения. То обстоятельство, что Китай официально продолжает считаться коммунистической страной, лишено, разумеется, всякого значения. Китай – и здешние китайские общины в частности – представители всемирного капитализма, представляющего истинную и главную опасность для индонезийского ислама. Но даже твердокаменные мусульмане желают Китаю всевозможной удачи, если Китай сталкивается с Соединенными Штатами.
А вот что здесь и в самом деле непредсказуемо, так это природа. Не забывайте: Индонезия окружена огненным сейсмическим кольцом. Али-Аса Абу-Бакар, исламский богослов, беседовавший со мной в Банда-Ачехе, сообщил: поскольку «люди восприняли цунами как Божью кару, после бедствия не было беспорядков. Благодаря исламу люди не обезумели от горя, потеряв кого-либо из близких или даже всю семью. Здешние жители, – продолжил он, – веруют в Бога, потому и вели себя иначе, чем обитатели Нового Орлеана, когда на него налетел тайфун “Катрина”. Согласитесь, различие в общественной реакции на стихийное бедствие просто вопиюще!»
Получается, эра стихийных бедствий неизбежно упрочит ислам, поможет дальнейшему развитию мусульманской веры, о которой в Индонезии спорят нынче с большим жаром, чем где бы то ни было еще: именно потому, что Индонезия – государство неарабского образца, по сути дела, светское. Здесь не говорят на языке пророка Магомета. Палестинско-израильский конфликт очень далек отсюда географически, невзирая на вездесущую Al Jazeera – телевизор есть в каждом доме, и, как итог, отношение к палестинцам из сектора Газа стало самым сочувственным. Законы шариата применяют с оглядкой – да и не всегда почитают их. Важнее всего то, что Индонезия – демократическая держава, где люди не боятся думать о вере по-своему и обнародовать свои мысли: возмездия государственного либо террористического не последует. Индонезия служит своего рода лабораторией, где ищут истинную сущность ислама – духовную и философскую – и стараются угадать его судьбу в XXI столетии. Индонезия, подобно Индии, превращается в демократическое средоточие животворных влияний. Муссонная Азия будет сердцем нового миропорядка.
Глава 14
Сердце приморской Азии
Индонезия – в частности, остров Суматра – и полуостровная Малайзия на противоположном берегу Малаккского пролива образуют сердце приморской Азии. Малаккский пролив – своего рода Фульдский коридор в многополюсном мире XXI в.: место, где встречаются почти все торговые судоходные пути, протянувшиеся от Красного до Японского моря; самый значительный узел и перевалочный пункт всемирной торговли; здесь Индия и Китай соперничают за военно-морское превосходство, а Индийский океан сливается с западной частью Тихого. Число нефтеналивных судов, минующих пролив, к 2020 г. увеличится по крайней мере на 50 % – и соответственно возрастет и без того огромное значение самого пролива.
Индонезия, будучи одной из крупнейших нефтедобывающих стран, останется в течение десятилетий еще и главным южноазиатским поставщиком природного газа. Этот обширный архипелаг со своими природными богатствами, этническим разнообразием, преобладающей мусульманской религией, слабыми государственными учреждениями и стратегически важным расположением превратится в основной предмет всемирных политических помыслов и расчетов [1]. История поучительна. Во второй половине 1960-х Сухарто упрочил свою власть (правда, при этом страна уклонилась вправо) и обеспечил американцам спокойное плавание в тех водах, что сделало вьетнамскую войну вовсе не нужной – только мы не осознали этого своевременно.
Я снова оказался в Банда-Ачехе, у самого входа в Малаккский пролив, чья длина составляет более 800 км, а ширина – здесь, возле северного устья, – равняется 300 с небольшим километрам. У южного устья – вблизи Сингапура, где море буквально покрыто судами, – пролив сужается до 17 с небольшим километров и делается еще у2же из-за предательских мелей. Судоходство там очень густое и разношерстное: супертанкеры, портовые буксиры, мелкие рыбачьи лодки – все ищут возможности протиснуться [2]. Здесь властвует география. Технические достижения, сколько их ни было с античных времен, почти бессильны уменьшить коммерческую зависимость от этой водной полосы. Юго-Восточную Азию составляют 14 государств, и 12 из них остро нуждаются в средневосточной нефти, поступающей преимущественно через Малаккский пролив [3]. Пролив не дает забывать: если Атлантический и Тихий океаны считаются «открытыми», то Индийский именуется «полузамкнутым». Полузамкнутость и делает его столь уязвимым – и оттого еще более важным [4]. В минувшие эпохи самих названий «Индийский океан» и «Южно-Китайское море» не использовали; купцы-мореплаватели считали, что соленые просторы между Восточной Африкой и индонезийскими Островами пряностей, лежащими близ Новой Гвинеи, – всего лишь череда отдельных морей [5].
Если проплыть вниз по проливу три четверти пути, то на малайзийском берегу, немного не достигая Сингапура, возникнет старинный купеческий город Малакка, выстроенный там, где соприкасались две обширные торговые области: индийская и китайская. Вынужденные считаться с особенностью переменных муссонных ветров, суда прибывали в Малакку и стояли в гавани, дожидаясь, чтобы муссон изменил направление и снова сделался попутным. На закате Средневековья мусульманская Малакка сделалась приморским городом-государством, процветавшим малайским городом-рынком, зависевшим от гуджаратского купечества и полагавшимся на китайскую военную защиту. С Китаем у Малакки сложились прочные отношения после того, как в городе побывал флотоводец-евнух Чжэн Хэ. Португальцы взяли Малакку приступом в 1511-м, и на протяжении следующих 130 лет она служила штаб-квартирой их монопольной торговой империи. Захватчики обложили чужеземных купцов настолько чудовищной податью, что многие мореходы стали просто направляться в иные гавани, крепко вредя португальским попыткам подмять и покорить всех и вся [6]. Вытесненные из Малакки бравым индо-тамильским, португальским и китайским трио, гуджаратские купцы-мусульмане en masse [69] пересекли пролив и обосновались в Ачехе, куда и начали ввозить индийские ткани в обмен на перец.
69
En masse – во множестве, повально, всем скопом (фр.).
«Жгучая ягода тропической лозы», благоденствующая в муссонном – влажно-сухом – тропическом климате, перец был основным предметом здешней торговли: точно тем же, чем ладан был по другую сторону океана, и тем же, чем ныне стала нефть. Выращивание перца – дело трудоемкое и сложное, а перца требовали все: и древние римляне, и средневековые китайцы. Черный, или «истинный», перец (piper nigrum) славился подобно ладану и лечебными свойствами: как снадобье, укрепляющее сердце и почки. Важность перца трудно переоценить. А на Северной Суматре – в Ачехе – перца было сколько угодно [7]. Одной из главных причин, помешавших португальцам прибрать к рукам перечную торговлю на Суматре – хоть Португалия и владела Малаккой по другую сторону пролива, – явилась деловая дружба гуджаратских купцов с ачинскими единоверцами. Мусульмане сговорились переправлять перец к побережьям Красного моря новым способом: сначала на Коромандельский берег Индии, а затем сквозь Иран [8]. И если под конец XVI в. португальцы ежегодно возили вокруг мыса Доброй Надежды 1,2 млн фунтов перца, то через Красное море доставляли примерно 4 млн фунтов. В то время Ачех уже находился на вершине своего морского могущества. При султане Алла-аль-Дине Риайят Шах аль-Кахаре (1537–1571) он был сильнейшим государством в малайском мире. Международные связи Ачеха тянулись далеко к западу и досягали Оттоманской Турции [9]. Но при одном из более поздних правителей, Алла-эд-Дине, к Ачеху подошли первые корабли Британской Ост-Индской компании. Это случилось в 1602 г.
Примерно в тот же исторический период, на заре XVII в., португальцев почти полностью вытеснили из Ост-Индии голландцы, умело бравшие противника в осаду на суше и на море. Помимо прочего португальцы поплатились за свои хищнические торговые повадки: поначалу население приветствовало голландцев как освободителей. Освободители вскоре создали систему ничуть не менее жестокую, чем португальская, но гораздо более основательную и всеобъемлющую: они завладели не только торговыми путями, но и до немалой степени сельским хозяйством в глубинах индонезийской суши [10]. Учитывая, что Голландия воевала с Португалией за Малаккский пролив, а Британия в 1786-м утвердилась на островке Пинанг близ Малайского полуострова – поскольку торговала гораздо мягче и справедливее своих европейских соперников, – можно сказать, что в начале новой истории Малаккский пролив являл собой настоящее яблоко раздора в борьбе великих держав. Впоследствии Британия и Голландия согласились: вооруженная вражда невыгодна и бесцельна. Страны подписали Лондонский договор (1824), согласно которому британцы обязывались ограничить свое присутствие в тех краях Малайским полуостровом, а голландцы – Индонезийским архипелагом [11]. Политическая карта нынешнего мира начала обретать очертания.
Вернемся к нашим голландцам – ибо современную Индонезию создавали они. Даже Сукарно и Сухарто правили на высокомерный, централизованный голландский манер, достраивая и укрепляя неопрятную империю, сколоченную Голландией.
Империалистов расчетливее и прижимистее голландских не бывало. Эта черта национального характера возникла и получила развитие в борьбе с природой Нидерландов – страны, сплошь состоявшей из прорытых каналов, осушаемых болот, ветряных мельниц и водокачек. Повсюду звучал «голос вод, вещавший о бесконечных стихийных бедствиях, – голос внятный и пугающий». Нидерландам повсеместно требовались «точность, согласованность, умение сотрудничать: инженерный склад ума», равно как и «стремление к порядку». Это, в свой черед, породило пунктуальность: опаздывать куда-либо значило расписываться в собственной никчемности и безответственности. В подобной культуре не оставалось места ни для «католической пышности и напыщенности», ни для «римского легкомыслия». Голландцы жили в соответствии с жесткими требованиями кальвинизма [12].