Мутанты Асинтона
Шрифт:
– Не волнуйся. Но мне любопытно, чем ты очаровала этого юношу?
Астрик оскорбленно промолчала.
– Совсем иное дело я, – продолжал шеф. – Я тертый калач, мне уже претят красотки любых сортов. А такое растеньице, как ты, – в диковинку. У твоего же сопляка небось еще и не было девчонки. Учти, он красивый парень, и у тебя много соперниц.
Она и без него знала об этом, поэтому не огорчилась. Однако разговор был ей неприятен.
– Сверните, – попросила она. – Там мой дом. Впрочем, через пару минут вместо меня рядом с вами будет сидеть моя сестра.
– Нет уж, увольте, – он повернул руль налево. – Я устал от слишком
В своей комнате, прежде чем провалиться в темень, Астрик успела заметить нечто, отчего сердце ее вздрогнуло: на крышке шкатулки, стоявшей на комоде, почти полностью проявился летящий конь с огненной гривой.
5
«Мне надоели твои звонари. Постарайся управляться со своими делами до моего прихода – я ведь успеваю улизнуть со свидания вовремя, чтобы не пугать своих ухажеров. Ты же ставишь меня в неловкое положение – мне вовсе не интересно то, что волнует тебя. Вчера, как дура, полтора часа я заглядывала с твоими чокнутыми друзьями в трещину и ничего не высмотрела. Занимайся в дальнейшем этими глупостями сама, а к моему появлению изволь сидеть дома».
Астрик с грустью прочитала записку сестры и подумала: «Какая она все-таки недобрая. Когда хочет избавиться от надоевшего кавалера, сталкивает его с нею, и приходится наблюдать испуг и изумление бедолаги, ставшего свидетелем того, как его красивая подружка превратилась в уродку. Стоило же задержаться пару раз со звонарями, как устроила скандал. Почему моя внешность не делает ее лучше? Тинг говорит, что Гастрик все более портит мое прежнее лицо, оно становится холодно-жестким, черты искажаются. В конце концов оно станет неузнаваемым, и тогда уже никто, никогда не будет любоваться им. Как же быть?»
Грустные мысли прервались приходом маленькой Ватрины: ей хотелось взглянуть на шкатулку.
– А крышка все не открывается, – разочарованно протянула девочка.
– Вероятно, потому что еще не проявился у коня кончик хвоста, – решила Астрик. – Но ждать осталось совсем немного.
– А почему мы все время только ждем? Почему бы не поторопить события? – с этими словами Ватрина приложила указательный палец к сандаловому дереву крышки и тщательно потерла там, где намечался кончик хвоста. Не прошло и минуты, как на том месте вспыхнуло огненное пятнышко, и в тот же миг крышка медленно с мелодичным звоном открылась.
От неожиданности Астрик и Ватрина замерли, затем не сговариваясь склонились над шкатулкой. От того, что они увидели, перехватило дыхание. Дно шкатулки выглядело как окно в сад, нежно цветущий яблоневыми деревьями. 'Под одним из них сидел Шарп, прислонившись к стволу, и печально смотрел прямо в их лица.
– Сыночек, – прошептала Ватрина, и Астрик было так странно услышать это из уст десятилетней девочки. – Где ты и что с тобой?!
Шарп взмахнул лохматой лапкой, его длинная янтарная голова с бирюзовыми глазами склонилась набок.
– Вот мы и встретились, – глухо сказал он. – Встретились, чтобы теперь уже расстаться навсегда.
– Нет! Нет! – воскликнула Ватрина, прижимая шкатулку к груди. – Никогда!
– Моя дорогая, – мрачная тень скользнула по лицу Шарпа. – Я бы тоже не хотел этого. Но, к сожалению, мир не всегда движется нашими желаниями. Будем счастливы и тем, что довелось увидеться в столь тяжелую для меня минуту: надзирателю надоело лицезреть мою необычность, и он от нечего делать
– Где ты?! Я сейчас приеду к тебе! – закричала Ватрина.
– Успокойся, моя маленькая мама, – сказал Шарп со стоном. – Ты уже не успеешь, да тебя и не пустят ко мне. Но не горюй. Кто знает, может, я, как и ты, стану любимчиком природы, и тогда мы еще встретимся… Возможно, это благо для меня – принять иную, более целесообразную, не испорченную людским невежеством и жестокостью форму… А пока еще осталось немного времени, и я хочу сказать… В шкатулке есть второе дно. Откроете его в тот день, когда на главной площади соберется весь Асинтон – а это будет очень скоро. Не удивляйтесь, ни одно явление и ни одна жизнь не обходятся без второго дна, второго смысла… Но люди столь односторонни, что не желают замечать этого. Тингу передайте, что он – молодец: не клюнул на обманчивость позолоты, остался верен своей привязанности и любви. Астрик же пусть помнит: за свое лицо нужно бороться. Впрочем, она это и делает, но не так прямолинейно, как хотелось бы Тингу. А тебе, мама, я благодарен, что в свою новую жизнь ты взяла с собой самое святое – материнское чувство. Именно им согревается все живое… Прощайте, дорогие. И – до встречи!
Шарп слабо помахал лохматой лапкой, и волшебное окно в сад погасло, будто кто выключил его. Дно шкатулки замерцало космической чернотой.
– Ты, конечно, опять будешь скептически улыбаться, – сказал Сильвобрук Артуру Баату, доставая из кейса папку с чертежами. – Но в этот раз я изобрел нечто совершенно необходимое человечеству. – Он взволнованно протер стекла очков о свитер, из которого не вылезал месяцами. – Я понимаю, никому не хочется быть прозрачным для других, все скрывают свои червоточины, потому и не пошло мое «Око» дальше этого дома. Не оценили и магнитосферу для связи с космосом – слишком все зарылись в свои земные заботы и ленятся поднять голову к звездам. Но уж если не обратят внимание на мой аэроноос, тогда можно уверенно сказать, что человечество выродилось и должно уступить место более разумным существам.
– Что же вы изобрели на сей раз? – поинтересовалась Астрик, подавая гостю чашку кофе. – Как я понимаю, аэроноос – это прибор?
– Точнее, установка для передачи мыслей.
– А не опоздал ли ты лет на сто? – усмехнулся Баат.
– Ты имеешь в виду радио и телевидение? Но у меня нечто совсем иное. Правда, и более действенное. Представь себе эдакое устройство, вблизи которого мысль человеческая становится подобна радиоволне, отрывается от своего носителя и улавливается, скажем, всеми жителями Асинтона. Причем, усиленная аэроноосом, эта мысль западает в подсознание человека и в дальнейшем может влиять на его деятельность и поведение.
– Сильвобрук, – воскликнул Баат, – ты опасный человек! Но если в тебе сохранилось хоть немного благоразумия, ты уничтожишь свое чудовищное изобретение!
– Оно не менее чудовищно, чем спички, – обиделся Сильвобрук. – Все дело в том, кто и для какой цели пользуется ими.
– Мне тоже почему-то не очень нравится ваш аэроноос, – задумчиво сказала Астрик. – Но если бы его сконструировали, я бы внушила всем, чтобы прекратили дурацкие споры и драки по поводу названия Асинтона, обратили внимание на Великую Трещину, которая с каждым днем становится все шире.