Музейный вор. Подлинная история любви и преступной одержимости
Шрифт:
4
Его первой любовью были керамические черепки, фрагменты изразцов и наконечники стрел. Он отправлялся в так называемые «экспедиции» – хотя для младшеклассника это и были экспедиции, – изучая развалины средневековой крепости вместе со своим дедом, который, похоже, концом своей трости и положил начало цепочке ограблений на два миллиарда долларов.
У дедушки по материнской линии был наметанный глаз пляжного мародера; и когда он тыкал своей тростью в землю, Брайтвизер знал, что тут надо копать, пусть даже руками. Добытые из земли фрагменты – кусочки глазированных изразцов или обломки лука – казались Брайтвизеру посланиями, адресованными лично ему, столетиями поджидавшими, пока он получит их. Уже тогда он предчувствовал, что забирать их себе, наверное,
Он родился в Эльзасе в 1971 году, в семье, корни которой так глубоко уходят в историю этой части Франции, что зачастую она сама почитается украденной у них собственностью. Родители нарекли его вполне королевским именем: Стефан Гийом Фредерик Брайтвизер. Он единственный ребенок Роланда Брайтвизера, управляющего сетью универмагов, и Мирей Штенгель, медсестры из детской больницы.
Детство Брайтвизера прошло в роскошном доме, в компании трех такс, в деревне Виттенхейм, на французской стороне границы, отделяющей Францию от Швейцарии и Германии. Его родной язык французский, но он свободно говорит по-немецки, сносно по-английски и немного на эльзасском, местном германском диалекте. Франция с Германией воевали друг с другом за этот регион пять раз за последние сто пятьдесят лет, и многие местные, завидуя более высоким заработкам и более низким ценам по ту сторону границы, считают, что настала очередь Франции расстаться с Эльзасом.
Их дом был обставлен великолепно: комоды начала девятнадцатого века в стиле ампир, кресла начала восемнадцатого века времен Людовика Пятнадцатого, старинное оружие. Брайтвизер помнит, как играл мечами, украдкой, пока родители не видят, доставая их из витрин и вызывая на дуэль воображаемых врагов. Стены сияли живописными полотнами, некоторые из них принадлежали кисти известного эльзасского экспрессиониста Роберта Брайтвизера, в честь которого названа улица в его родном Мюлузе. Художник был не самым близким родственником, братом прадеда Стефана Брайтвизера, однако принимал у себя в гостях всех представителей клана Брайтвизеров. Перед самой своей смертью в 1975 году он написал портрет маленького Стефана.
Долгие годы Брайтвизер рассказывал всем своим знакомым, что он внук Роберта Брайтвизера. С точки зрения Брайтвизера, ложь вполне оправданная, коль скоро прославленный родственник по отцовской линии потрудился его запечатлеть, тогда как ни с кем из родителей его отца связь не поддерживал.
Брайтвизер был сильно привязан к бабушке и дедушке по матери, Алин Филипп и Жозефу Штенгелю (тому самому деду с наметанным глазом пляжного мародера). Лучшие дни юности он провел, говорит Брайтвизер, рядом с ними: воскресные обеды в их перестроенном фермерском доме, встречи Рождества, затягивавшиеся до утра, и, разумеется, «экспедиции» с дедом на холмы над долиной Рейна, холмы, на которых в первом столетии до нашей эры войска Юлия Цезаря возводили крепости.
Когда вкусы Брайтвизера изменились и он подпал под влияние новой страсти, требовавшей финансовых вливаний, его бабушка и дедушка с материнской стороны с готовностью откликнулись. Брайтвизер был их единственный внук, и они, говорит он, и избаловали его до крайности, обычно отправляя домой не иначе как с маленьким белым конвертом. Он влюбился в монеты, марки и старинные открытки и радостно спускал содержимое конвертов на блошиных рынках и распродажах антиквариата. Он влюбился в инструменты каменного века, бронзовые миниатюры и старинные вазы. В греческие, римские и египетские древности.
Постепенно Брайтвизер превратился в угрюмого и склонного к тревожности подростка, стеснительного, зажатого, сторонившегося общества. Он начал выписывать журналы по искусству и археологии, читал книги по средневековой керамике, античной архитектуре и истории Древней Греции. Вызывался добровольным помощником на местных археологических раскопках. «Я находил прибежище в прошлом», – говорит он, старая душа в молодом теле.
Он поражался,
Отец, по словам Брайтвизера, был авторитарным и требовательным, и его обескураживала мягкотелость собственного сына. Как-то летом, когда Брайтвизер был уже в старших классах, отец подыскал ему работу на сборочном конвейере «Пежо», с целью закалить его долгими часами физического труда. Он продержался неделю. «Очевидно, отец подумал, что я стою меньше чем ничего», – говорит он. Мать же бросало из крайности в крайность, она то взрывалась вулканом, то казалась неприступной ледяной глыбой, – впрочем, к нему это отношения не имело. Как будто желая смягчить напряженное противостояние отца и сына, она обычно все разрешала и во всем уступала своему ребенку – возможно, зря. Однажды в старших классах он принес домой двойку по математике, увидев которую мать сказала, что отец будет в ярости. С молчаливого согласия матери Брайтвизер подправил оценку черными чернилами. Она позволяла ему все, говорит он, и быстро его прощала.
Когда Брайтвизер угрюмо замыкался в себе, родители, заметив, что посещение музея помогает сыну восстановить душевное равновесие, непременно отвозили его в какой-нибудь из множества меленьких местных музеев и позволяли бродить там в одиночестве целый день. Он находил укромное местечко, куда не доставали взгляды смотрителей, и водил руками по скульптурам и картинам, ощущая крохотные неправильности и несовершенства. Подобные отметины отсутствуют на фабричных изделиях, они доказывают уникальность творения человека, ведь не бывает двух одинаковых мазков или двух одинаковых ударов резца. К тому времени, когда родители возвращались за ним, Брайтвизер неизменно выглядел куда счастливее.
В одну из таких вылазок в Археологический музей Страсбурга его пальцы наткнулись на отколовшийся от римского саркофага кусочек металла. Обломок свинца размером с монету упал ему в руку. Он машинально сунул его в карман. Это была бы его первая музейная кража, однако он логически рассудил, что это скорее персональный подарок от античных богов, как те осколки, которые он находил во время своих экспедиций с дедом. Вернувшись домой, он поместил этот сувенир двухтысячелетней давности в свою синюю пластмассовую коробку, так и хранившуюся в подвале, в коробку, где лежали находки из «экспедиций» и приобретенное на средства из маленьких белых конвертов – в коробку с самыми любимыми на свете вещами.
В подростковом возрасте он влюбился в музыкальные инструменты, медицинские инструменты и оловянные кувшины. Он обожал глиняные пивные кружки, шкатулки и масляные лампы. Он обожал мебель, оружие и картины в доме, коллекции часов и статуэток из слоновой кости, принадлежавшие отцу. Он обожал фарфоровых кукол, антикварные книги и инструменты для камина.
Его родители ссорились, поначалу тихо. Потом громко и сердито. Потом с приступами ярости и битьем посуды. В 1991 году – в тот год, когда Брайтвизер окончил среднюю школу, соседей так пугал шум в их доме, что они вызывали полицию, причем не единожды. В тот же год отец съехал, прихватив с собой всю мебель, оружие, картины, часы и статуэтки из слоновой кости. Отец, получивший все эти вещи по наследству, не оставил ни одной, говорит Брайтвизер, даже того портрета, на котором знаменитый родственник запечатлел его ребенком. Брайтвизер, хоть и был уже на пороге взрослости в свои девятнадцать, говорит, что ощутил пронзительную боль брошенного ребенка. Он остался с матерью и полностью отказался от общения с отцом.