Муж напрокат
Шрифт:
— То есть у вас конфликт с Афанасием Петровичем Котовым, и вы решили спихнуть на него вину за пожар на пасеке? — смеётся командир. — Это к делу не пришьёшь, нужны доказательства. Зачем ему это?
— Да Афанасий это!
— И я подтверждаю, — снова Егор, — у него только выгода была!
— Другими словами, единогласно сыплются голословные обвинения в сторону замглавы администрации, но никто из вас Афанасия Петровича рядом с ульями не видел.
— Я заметил человека, бродившего между ульями в темноте. Увидел и сразу
— И это был Афанасий Петрович?
— Нет. Конечно же нет. Сам-то он не станет.
— Иными словами, всё-таки не он сжёг вашу пасеку? — и снова гогот.
Таким образом спустя десять минут разбирательств у меня на руках остается копия Акта о пожаре и копия Постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, в которых, естественно, не указаны фамилия и имя-отчество лица, из-за действий которого произошёл пожар. В суд иск о возмещении ущерба подавать не на кого.
Когда пожарные уезжают, Максим решительно вытирает сажу с лица.
— Надо вызвать дознавателя и провести расследование.
— Дознаватель напишет то же самое: неправильно пользовались пасекой и по неаккуратности возле одного из домиков вспыхнула трава, пожар перекинулся на другие ульи, — встревает муж Виолетты. — У нас на заводе был пожар, тоже хотели доказать, что мы не виноваты. Так нас ещё крайними сделали, а не начальство. Все они одним миром мазаны. Его основная задача установить произошёл ли пожар в результате поджога. — Наклоняется он мне, берёт бумагу, читает, подсвечивая телефоном.
Когда пожарные светили фонарями, было светлее. А теперь приходится напрячься, чтобы разобрать написанное.
— Хоть бы на следующий день приехали и светлого дня дождались, а то уже написали: «несоблюдение правил пожарной безопасности привело к возникновению пожара на пасеке». Тут про поджог нет ни слова. Никто разбираться не станет. И никто к нам никакого дознавателя не пришлёт. Всё на ранней стадии заглохнет. Во, тут ниже ещё лучше: «Поджог не подозреваю».
— К кому предъявлять иск, в конце концов ?! — кряхтит Михайловна, размахивая палкой. — И стоит ли вообще в суд тащиться, если непонятно, что представлять в суд для доказательства, потому что на руках только вот эта вот бумажка об отказе, из которой, едрит мадрид, ничего не понятно?! Только деньги потратишь, Ксения!
— Видно же, что трава целая вокруг.
— Возле одного улья выгорело вокруг, мало ли. Афанасий в прошлом году пожарным в Большевик целый спортивный зал для тренировок оборудовал. Держите карман шире, что будут с этим пожаром разбираться.
— Мне надо к детям. — Встаю, пошатываясь. — Они там одни. Неизвестно, на что ещё этот чёрт с рогами способен.
Говорить тяжело. На сердце лежит камень. Максим тут же подходит ко мне и, поддерживая, ведёт в сторону домов, сквозь лесную мглу. Я ничего не хочу: ни дознавателя, ни суда. Если бы не дочки, легла бы рядом с этими домиками и осталась бы до
Мы идём сквозь ночной полумрак, я вся дрожу, мне то жарко, то холодно. Кожу сушит после пожара. Но я ничего этого не замечаю, настолько обессилена. Но он поворачивает меня к себе и обнимает. И мне становится легче. Как будто я опираюсь на обломок доски в бушующем море, и есть ещё надежда выплыть. Он гладит меня по спине.
— Не бойся, Ксюнь, всё у тебя будет хорошо.
— Те люди в форме, что приходили к нему, когда этот... Когда Афанасий взрывал петарды. Они смогут нам помочь, твои люди? — уточняю я.
— Какие мои люди, Ксюш?
Я отлипаю и заглядываю Максиму в глаза. Он был со мной в доме. Да — на кого-то ругался, да — разбирался, да — разговаривал по телефону, но…
— Не знаю, кто эти люди. Я же тебе сразу сказал, что не знаю, кто это, Ксюнечка. У него просто закончились петарды, — пожимает плечами, — и он ушёл вместе с участковым и этими ребятами, — Дубовский сжимает зубы. — Зла не хватает. Просто хочется удавить его голыми руками.
И обнимает крепче. Я так надеялась, что тогда всё разрулил Максим, а выходит, что нет.
— Утром подадим заявление, — говорит Максим, пропуская меня в калитку. — Нельзя останавливаться. Надо всё задокументировать и продолжать бороться. Если мы будем капать им на темечко, рано или поздно они вышлют к нам экспертизу.
— Пока дождь не пройдет и не смоет все улики, — грустно улыбаюсь, утирая под глазами слёзы.
Где-то между началом нашей «деревни» и домом до меня дошло, что пасеку уже не вернуть, а вот детей надо сохранить, чего бы мне это ни стоило. Поэтому, успокоившись и взяв себя в руки, я постаралась ускориться.
Внутри тихо. Девочки спят, я скидываю обувь и как есть — перемазанная растрёпанная, пахнущая пожаром — тороплюсь к ним в комнату. Старшая перебралась в кроватку к младшей и обнимает её.
Так бывает, когда младшая вскрикивает во сне. Несмотря на вздорные и упрямые характеры, девочки очень любят друг друга.
Ася прижимает малышку к себе, словно большого плюшевого медведя, и это так мило, что я невольно улыбаюсь.
Обернувшись, я замечаю, как пристально наблюдает за мной Максим.
В его взгляде читается тепло, от которого мне невольно становится легче.
— Пойдём, тебя нужно помыть, — шепчет Дубовский.
— Я могу сама, — печально, — я уже взрослая.
— Ну какая же ты взрослая? Вон какая мелкая, — имеет в виду нашу разницу в росте.
И эти слова звучат так неожиданно забавно, что я против воли, шмыгая носом и растирая соль слёз по лицу, хихикаю.
Вернувшись домой, я понимаю, что дети — главное, ничего нет важнее, основное сейчас — сохранить детей. Всё другое не имеет значения.