Мужчина ее мечты
Шрифт:
— Я понимаю, что сейчас не время, — сказал Игорь. — И даже понимаю, что веду себя немного неприлично («Очень неприлично», — буркнул Макс, но скорее для проформы), но нельзя ли хотя бы одним глазком? Хотя бы на хорагай? Я даже мечтать об этом не смел…
Ника улыбнулась понимающе. Ей-то доподлинно было известно, что это такое — мечта о Японии. Такие себе сны наяву, и в этих снах шевелят плавниками в темном пруду у храма Дайтокудзи тяжелые мельхиоровые карпы с голубыми усами; и катят плавные, гладкие, как срез нефрита, воды две реки — Сайгава и Тикумагава; и шелушится рыжая кора криптомерии…
Ни алчности, ни подвоха, ни корысти не было в молящем взгляде Разумовского. Только доверчивый и немного
— Конечно. Конечно покажу. И хорагай, и сюко, и одати. Только мне потребуется грубая мужская сила для приведения замысла в исполнение.
Игорь с готовностью подскочил со своего места. Ника включила свет, и Макс заморгал, щуря глаза, привыкшие уже к полумраку. Они двинулись по направлению к кухне, но в двери позвонили — тревожно, настойчиво и нетерпеливо.
— Это еще что такое? — хмурясь, спросил Разумовский.
— Ты кого-нибудь ждешь? — встревожился Макс.
— Я и вас не ждала, — успокоила его Ника.
Криса не стало в тот же день.
Обычная смерть от сердечного приступа. Я даже не прослезилась. Я сама себе напоминала колодец посреди мертвого города, высохший несколько веков тому. В принципе мне даже не нужно было спрашивать «кто?» и «за что?!». Эти вечные вопросы людей, переживших своих близких и адресуемые обычно в равнодушное небо, меня не волновали. Я знала на них ответы. И так же точно знала, что те, кто убил моих друзей, не пожалеют и меня, не остановятся на достигнутом. Для перестраховки, для того, чтобы уж все концы в воду. Я не боялась возможной смерти. Но мне казалось чертовски противным умирать вот так только для того, чтобы два жирных хорька где-то на своем острове подсмеивались над порядочными дураками.
Утверждают, что таких сволочей Бог накажет, но иногда Богу хочется помочь в этом деле. Поторопить события, что ли. И еще я понимала, что тень Жоржа незримо укрывает меня. Меня обязательно попытаются уничтожить, но при этом никогда не поступят так топорно, так грубо, как в случае с Нобунага и с Крисом. Они кто? Они чужестранцы, то есть чужаки. У них здесь никого, и даже спрашивать никто не станет: а где, а как, а почему? В моем же случае, если, конечно, Жорж еще жив, просто так не отделаешься. Он тут всю Москву на уши поставит и окрестности — до Северного Ледовитого океана включительно. Поэтому меня придется убивать тихо, аккуратно и с хирургической точностью. А это требует времени. Я собиралась зайти в свою комнату, чтобы посидеть там в тишине и покое, навести порядок в бедных, разгоряченных мозгах.
На похороны Криса меня даже не пригласили. Посчитали, что одного предостережения довольно. А может, понимали, что этим сделают мне еще больнее. Если только еще больнее вообще возможно. И я правда не понимала, зачем им вообще сеять вокруг себя столько смертей и боли. Ну уворовали бы эти чертовы деньги, махнули на свое Карибское или какое другое море и жили бы припеваючи. Но этого, оказывается, мало. Оказывается, для полного счастья нужно уничтожить всех, кто мало-мальски не вписывается в схему.
Про полное счастье я, как видно, понимала не до конца. Войдя в свою комнату, я обнаружила, что подарка от Уэсуги, того самого свертка в темно-вишневом шелке в серебряные цветы, не стало. И тогда я стала смеяться.
Это была не истерика, не нервический смешок, а действительный и неподдельный хохот. Конечно, конечно, как я не подумала о том, что подарок японца — прежде всего огромные деньги. Пусть для меня, для Криса, для Макса Одинцова, для Петра Великого и других ребят из «Фудо-мёо» эти вещи и являлись чем-то бесценным, кусочком памяти, любви и души, но на самом деле они были всего только кусками железа, стоившими баснословных денег. Во
Наверное, именно в эту минуту я и сломалась.
Что-то там, в районе сердца, хрустнуло, щелкнуло, раскололось с отчетливым звуком. Я поняла, что прежние принципы и правила, прежние законы, которые я так свято чтила, не действуют больше в этом взбесившемся мирке. И что я имею право действовать так, как мне взбредет в голову. Потому что если никто не спрашивает с них, то никто не спросит и с меня. А если нам все же придется отчитываться за свои деяния там, за порогом, — что ж, за этот свой поступок я готова была платить любую цену.
Я собиралась автоматически. Нас слишком хорошо учили, в нас настолько долго и упорно вколачивали эту страшную привычку — убивать не моргнув глазом, что она все-таки укоренилась во мне. Я одевалась, складывала минимум необходимых вещей, уничтожала самые невинные на первый взгляд бумаги, перетряхивала одежду в поисках любой завалявшейся монетки: деньги могли мне понадобиться в самое ближайшее время. Но я ни на одну минуту не отвлекалась от своих мыслей. И мыслила я совсем о другом.
Я думала о том, как предусмотрительно Крис снабдил меня сведениями о распорядке дня наших будущих коллег, дал мне их адреса и даже составил весьма эффективные планы моих перемещений. Будто он уже тогда догадывался, что придет мне в голову после того, как я останусь совершенно одна, когда больше не с кем станет советоваться и некому изливать душу.
Дальше события развивались как в тысяча двести тринадцатой серии сериала, когда финансирование съемок прекращено и автор решает разом покончить со всеми героями и разрубить все гордиевы узлы. Все складывалось как бы само собой, мне оставалось только плыть по течению и удивляться, как ловко осуществляется моя безумная мысль.
Если вам когда-нибудь скажут, что дома под охраной хорошо охраняются, не верьте этому мечтателю. Он сам не знает, о чем говорит. Дома высокопоставленных чиновников и сотрудников «конторы» официально защищены от попыток проникновения всяких там чуждых элементов вроде меня. На самом деле они существуют по принципу: «Заходите, люди добрые, берите что хотите». А нас еще учили, как вести себя в том случае, если охрана окажется на высоте.
Она не оказалась. Справедливости ради нужно заметить, что я все равно старалась так, словно сдавала экзамен. Заходила через соседние парадные, просачивалась в нужное мне через крышу (удивительно все удобно устроено в этих новостройках, не то что в старых зданиях). Таилась, как мышь под метлой, выжидала.
Какая-то справедливость на свете все же существует. Сергей Александрович Злотников — первая скрипка в этом дуэте, если судить по суммам, переведенным на его счет, — несколько изумился, увидев меня. Я тоже слегка удивилась, ибо не представляла, что он помнит меня в лицо. Впрочем, разговора между нами так и не произошло. Даже если бы он того и хотел, все равно я не была настроена на лирический лад. И хотя в школе по анатомии имела не вполне законную пятерку (что-то я там всегда путала), сейчас доведенный до автоматизма прием не подвел.