Мужчина и женщина в эпоху динозавров
Шрифт:
— Эй, — говорит он. Он нервничает, косится на занавешенные окна.
Ей хочется заорать, мощно, заливисто завопить, и дрогнет темнота, и обитатели этих каменных домов заспешат к окнам, выставят холодные крабьи зенки; что угодно, лишь бы наконец у нее разжалось горло. Она хочет отпустить мертвую руку, которую держит до сих пор.
Она целует этот рот, он существует лишь сейчас, она не останавливается, не отодвигается, когда пальцы шарят по ее телу, изгибается, чтобы ему было удобно. Он стонет, в растерянности замирает. В следующую минуту она едва удерживается от крика: она ожидала боли, но не такой, и не такой сильной. Тем не менее она ухмыляется, стиснув зубы; она ликует. Она надеется, что у нее идет кровь, хоть немного; если есть кровь, значит, это — событие. Когда он обмякает, она опускает руку, хочет посмотреть.
Он не понимает,
Она выходит из машины в квартале от дома. Сейчас позднее, чем она думала. Пальто сзади мокрое, и она кое-как отряхивается, прежде чем достать ключ. Она уверена, что тетушка Мюриэл встретит ее, стоя на нижней ступеньке лестницы, в своем нежно-голубом домашнем халате, обвиняя, злопыхательствуя, торжествуя. Элизабет наплела ей про вечернюю спевку хора — как ни странно, это уже несколько раз срабатывало. Но она никогда еще не возвращалась так поздно. Если тетушка Мюриэл окажется на месте, если она узнает — Элизабет не представляет себе, что будет. Она не в силах вообразить реального наказания — гнева, изгнания, лишения наследства — равного тому ужасу, который испытывает. Находясь вдали от тетушки Мюриэл, Элизабет придумывает насмешки и грубости, обращенные к той, но знает, что в присутствии тети будет нема. Если бы тетушку Мюриэл привязали к позорному столбу, Элизабет первая начала бы над ней глумиться; но у кого достанет силы поставить ее туда? Тетушка Мюриэл до смерти пугает Элизабет, потому что не знает, где остановиться. У других людей есть черта, за которую они не заходят, но для тетушки Мюриэл такой границы не существует. Еще один тайный страх Элизабет — что у нее самой тоже нет границы.
Но, когда она отпирает дверь, в прихожей никого нет. Она идет по ковру, вверх по лестнице, вот уже миновала инкрустированные напольные часы на лестничной площадке и китайские вазы на вертящихся подставках на втором этаже, стискивая бедра, кровь медленно пропитывает одежду. Ей придется выстирать все это самой, втайне, и втайне высушить. Ей хотелось бы, чтобы тетушка Мюриэл узнала, увидела улики попранной невинности; но она сделает все, чтобы скрыть происшедшее.
Она открывает дверь их с Кэролайн спальни. Горит верхний свет. Кэролайн лежит на полу между кроватями. Она расстелила мохеровый плед, который обычно лежит у нее в изножье кровати, и легла на него, руки сложены на груди, открытые глаза уставились в потолок. В изголовье и в ногах — серебряные подсвечники, взятые из буфета красного дерева на первом этаже. Рядом — бутылка из-под лимонной мебельной полироли. Свечи в подсвечниках сгорели до огарков и погасли. Она, должно быть, лежит так уже несколько часов.
Едва бросив взгляд на эту картину, Элизабет понимает, что уже давно ждала этого или чего-то подобного. Кэролайн не ходила в больницу; сказала, что не хочет видеть мать. Она отказалась пойти на похороны, и тетушка Мюриэл, как ни удивительно, ее не заставила. Элизабет видела все это, но как бы краем глаза. Кэролайн в последнее время была так молчалива, что ее очень легко было не замечать.
Когда-то, давным-давно, Элизабет ходила по девчачьей половине школьного двора на перемене, взявшись за руки с другими девочками, так, что получалась цепь. «Ни для кого не остановимся». Это была игра — нельзя было ни для кого останавливаться. Элизабет крепко сжала руку Кэролайн; ей нужно было держать Кэролайн при себе в цепи, иначе Кэролайн затопчут. Кэролайн младше, ей трудно было шагать вровень с остальными. Элизабет за нее отвечала. Но потом, уже много лет назад, Элизабет сосредоточила все силы на том, чтобы выжить самой. На спасение Кэролайн ничего не осталось.
Она падает на колени, отводит волосы Кэролайн со лба над немигающими глазами. Потом сдвигает одну согнутую руку и прижимается ухом к груди Кэролайн. Кэролайн еще жива.
Когда «Скорая помощь» и носилки появились и потом исчезли, но не раньше, Элизабет преклонила колени на мозаичных плитках пола ванной комнаты второго этажа, около ванны на львиных лапах, и вытошнила фирменный десерт «Фрэн» — мороженое, вафлю, коричный сироп, все вместе. Ее епитимья. Единственное покаяние, на которое она оказалась способна. Будь она верующая — из тех католиков, которых так ненавидит тетушка Мюриэл, — она могла бы поставить свечу за упокой души Кэролайн. Но об этом, кажется, Кэролайн позаботилась сама.
В больнице сказали, что Кэролайн вообще не пила полироли. Пустая бутылка — лишь знак, последнее письмо Кэролайн; указание на то, куда она ушла, потому что в ее теле ее уже практически не было.
Элизабет наблюдает, как Уильям приканчивает свой клаб-сэндвич и заказывает яблочный пирог с сыром и кофе. Ей не нравится его галстук. У него цвет лица мальчика-хориста, ему не идет бежевый и бордовый. Раз Леся живет с человеком, у которого такой плохой вкус в галстуках, вряд ли она стоит того, чтобы с ней бороться.
Уильям, кажется, не заметил, что Элизабет не ест; он объясняет, почему цветная туалетная бумага существенно хуже белой. Элизабет знает, что не получит никакого удовольствия, оказавшись с ним в постели или открыв ему тайну, которую собирается открыть. А может, она и не станет. Она иногда изумляется, до чего доводит людей желание отвлечься. Изумляется самой себе.
Среда, 16 февраля 1977 года
Леся
Леся занимается каталогизацией гигантских черепах из верхнего мела. РЕПТИЛИИ, пишет она. Chelonia, Neurankylidae. РОД И ВИД, Neurankylus Baueri, noГилмору. МЕСТО ОБНАРУЖЕНИЯ: Фруктленд, Нью-Мексико, США. ГЕОЛОГИЯ: верхний мел, фруктлендский сланец. МАТЕРИАЛ: панцирь и нижний щит.
Какое унижение — столько миллионов лет покоиться с миром, чтобы тебя потом выкопали во Фруктленде, думает Леся. Она никогда не бывала во Фруктленде, но представляет себе лотки с сувенирами, где продаются пластмассовые фрукты: значки в виде виноградной грозди, магниты в виде помидора. А может быть — все-таки дело происходит в Штатах, — студенты колледжа надевают костюмы гигантских персиков и яблок и прогуливаются среди публики. Как в Диснейленде.
На бумажном ярлычке, приклеенном к панцирю, черными чернилами написаны цифры, и она заносит этот номер в учетную карточку. Она знает, что, когда закончит с большими образцами, ее ждет целый лоток фрагментов панцирей. Она прикатит этот лоток из запасника в свой кабинет, мимо пескоструйных аппаратов и зубоврачебных сверл, которые у них используются для очистки окаменелостей; закончив обработку лотка, она опять отвезет его вниз и сунет в стеллаж. После этого она перейдет к слуховым косточкам миоценовых рыб. В Музее сотни рыбьих слуховых косточек, сотни фрагментов черепашьих панцирей, сотни разнообразных позвонков, фаланг, когтей, сотни зубов. Тысячи фунтов камня, закованные в очертания когда-то живых существ. Иногда ее одолевают сомнения: а нуждается ли человечество в дополнительной партии слуховых косточек миоценовых рыб? В такие дни она задумывается: может, она всего лишь кладовщик, только с красивым названием?
Только она устроилась в своем закутке с фрагментами панциря и чистыми учетными карточками, как зазвонил телефон. Очередная экскурсия для группы школьников. Леся заносит их в календарь. Раньше она с удовольствием предвкушала школьные экскурсии. Когда-то она думала, что может чему-то научить детей. Теперь она знает, что по крайней мере один ребенок пожелает запустить чем-нибудь в динозавров — оберткой от жвачки, крышечкой от кока-колы, камнем, — дабы показать, что не боится. Не залезайте на барьер, скажет она. Если будете нажимать все кнопки сразу, ничего не услышите.
Может, сходить в лабораторию, сделать растворимого кофе, принести обратно в свой чуланчик без окон и остаться допоздна, чтобы закончить лоток? Или для разнообразия уйти с работы вовремя?
Она заглядывает в дверь большого кабинета, смежного с лабораторией. Д-р Ван Флет уже ушел домой, при помощи обувного рожка натянул сырые галоши на ободранные черные ботинки и пошлепал через февральскую снежную кашу, похожий на сутулую утку в драповом пальто. Леся всегда была одержима работой, — ей так хочется работать хорошо, — но в последнее время работа ее раздражает. Скорее всего, когда она поставит лоток со слуховыми косточками миоценовых рыб обратно в стеллаж, о них никто никогда не вспомнит. Разве что она сама как-нибудь украдкой вытащит лоток, чтобы полюбоваться симметрией косточек, их размером, и представить себе гигантских рыб, закованных в костяную броню, скользящих, подобно огромным коленям, в водах древних океанов.