Мужчина в полный рост (A Man in Full)
Шрифт:
— А у тебя, Уэс, приятный голос! — заметил Роджер.
— А то ты не знал, — усмехнулся мэр. — Не ты один интересуешься музыкой. Только вкусы у нас разные. Малер, Стравинский… да ну их! Спорим, даже Букер Вашингтон не разбирал вопли этих мартовских котов. Ну, ладно… Дэкстер, поехали дальше!
Они проехали еще немного, и мэр попросил шофера:
— Останови у того почтового ящика.
«Бьюик» остановился.
— Вот это я и хотел показать, — сказал мэр. Роджер посмотрел туда, куда он показывал. — Прямо как в джунглях. Но если присмотреться, можно
Действительно, вокруг были сплошные деревья, кустарники, цветы… волны цветущего кизила. Но, присмотревшись, Роджер разглядел сквозь великолепную золотисто-зеленую листву холм с роскошной зеленью, на котором возвышался палаццо в стиле итальянского барокко — такие можно увидеть в Венеции или Флоренции. Палаццо был огромным, с розовато-красной лепниной на фасаде. Вверху, над окнами, шел изгиб высокого барочного карниза белого цвета; белая кайма доходила до крыши полуфронтона. На втором этаже под каждым окном можно было рассмотреть четкий рельеф гребня, тоже белого. Вся лепнина палаццо представляла собой пышные, волнообразные изгибы розовато-красного оттенка. С одной стороны палаццо имелся старомодный навес с большим цилиндрическим сводом; с другой — крыло с таким же сводом, в карнизах и с огромными арочными окнами. Через весь фасад тянулся белый поясок каменной кладки, пересекавшийся с поистине шикарным изогнутым карнизом над парадным входом.
Роджер не мог оторваться от удивительного особняка, создававшего ощущение движения. Вполголоса, обращаясь скорее к себе, чем к Уэсу, он выдохнул:
— Филип Шутцэ.
— Кто-кто? — переспросил мэр. — Это и есть дом Инмана Армхольстера.
— Армхольстера?
— Именно. Сзади — еще одно большое крыло, только отсюда не видно. А ты глянь на подъездную дорогу!
Подъездная дорога была вершиной расточительства. Взбираясь на холм, она дважды описывала широкие, не имеющие никакой практической ценности петли. По всей длине ее обрамляли кусты кизила, самшита и клумбы сине-желтых анютиных глазок.
— Согласно данным налоговой службы, — комментировал мэр, — это самый дорогой дом на одну семью. Длина фасада — триста двадцать четыре фута, длиннее, чем футбольное поле. В особняке тридцать две комнаты, библиотека, проекционная, гимнастический зал — куда, на мой взгляд, Армхольстер заглядывает нечасто, — застекленная терраса с балконом, встроенная оранжерея и лужайка для игры в сквош. Да, ванных комнат — девятнадцать. Девятнадцать!
— Откуда ты знаешь? — удивился Роджер.
— От налоговой службы — информация совершенно открытая.
— И сколько человек в семье? В смысле, сколько живет здесь?
— Трое, — мэр едко усмехнулся, — аж целых три человека: сам Армхольстер, его жена и дочь. Тридцать две комнаты. Вот в таком доме росла Элизабет Армхольстер. Кстати, в заднем крыле находятся восемь комнат для прислуги, кухня для прислуги и холл опять же для прислуги — уж не знаю, что под этим имеется в виду. Да, а где-то в задней части — бассейн, два теннисных корта и застекленная пристройка для пересадки растений.
— И еще это дом Филипа
— Чей?
— Филип Шутцэ вместе с партнером Нилом Рейдом были самыми известными архитекторами жилых зданий в Атланте. Этот палаццо — классический пример работы Шутцэ. Стиль — итальянское или венецианское барокко. Такие палаццо строили для венецианских купцов. Кажется, в шестнадцатом веке. Помнишь «Венецианского купца»? Когда-то они были самыми богатыми людьми в мире. А изумительные произведения искусства в Венеции? Это все купцы… состязались друг с другом… у кого самая роскошная потолочная фреска.
Мэр в недоумении уставился на Роджера:
— Слушай, а ты прямо подсел на это «бледненькое» искусство, а?
Роджер чуть не задохнулся от гнева. «Подсел»? «Бледненькое»? Вот ведь сукин сын!
— Знаешь, Уэс, чтобы по достоинству оценить искусство, совсем не обязательно, как ты выразился, подсаживаться на него! Ради бога, перестань! Живопись и архитектура не бывают «черными» или «белыми» — искусство оно и есть искусство! Ты меня просто удивляешь своими заявлениями! Может, этот твой Андрэ Флит и способен нести всякую чепуху насчет «черного» искусства, но ты… Вот уж не ожидал!
Роджер и не заметил, до чего разошелся. Понял только тогда, когда поймал в зеркале заднего обзора внимательный взгляд шофера — тот будто прикидывал, не требуется ли мэру Атланты защита.
Уэс тут же пошел на попятную:
— Ладно-ладно, Роджер, ладно… Конечно, ты прав. Логика целиком и полностью на твоей стороне, а я, признаюсь, не всегда действую логично. Иногда мне кажется, что так называемое западное искусство не имеет ничего общего не только со мной, но и со всем населением Южной Атланты.
— Ну конечно, теперь ты продвигаешь идею, что являешься неотъемлемой частью Южной Атланты! Мои поздравления! А может, дело в том, что западное искусство не впечатляет твоих избирателей? Ты это имеешь в виду?
Уэс сверкнул глазами, но тут же к нему вернулась прежняя доброжелательность.
— Может, и так, может, и так… Но мне кажется, надо копать глубже. Иногда мои знакомые, из тех, кто живет здесь, в северной части города, — а это люди с деньгами, спонсоры… так вот, иногда они пытаются затащить меня на крупную выставку или открытие сезона симфонической музыки, но все это не то. Все эти дела… я к ним не имею никакого отношения. Таким уж родился, и с этим ничего не поделаешь. Меня искусство совершенно не трогает, ну, разве что только те суммы, которые вложены в него.
— А как же йорубские вещицы? В твоем кабинете их хоть отбавляй.
— Ну, понимаешь, Роджер, по крайней мере… Впрочем, к черту все это! Я не затем привез тебя сюда, чтобы вести споры об эстетике. Ведь мы же с тобой из одного братства, так?
— При чем тут эстетика? — возразил Роджер.
— А, какая разница! Я пытаюсь заключить союз. Вот увидишь — коллеги из «Ринджер Флизом энд Тик» будут гордиться тобой. Дэкстер, поехали к Блэкленд-роуд.
— А что там? — поинтересовался Роджер.