Мужчины не ее жизни
Шрифт:
Как жаль, что он при всем при том написал о ней так, как написал. Это можно было бы назвать наихудшим из вариантов возвращения в прошлое, потому что второй роман Эдди оказался слабейшим; после относительного успеха «Летней работы» второй роман Эдди стал низшей точкой в его карьере. После этого его литературная репутация немного улучшится, а потом уже пойдет своим неизменным, стабильным курсом.
Возникает ощущение, что Эдди, видимо, слишком много думал о пьесе Роберта Андерсона «Чай с доброй знакомой» [14] ; позднее по этой пьесе был снят фильм с Деборой Керр в роли зрелой женщины,
14
Пьеса 1953 года Роберта Андерсона, экранизированная в 1956 году режиссером Винсентом Миннели.
В «Кофе с пончиками» ученик Экзетера подвержен частым обморокам в присутствии жены его любимого преподавателя литературы. Жена, чьи не затиснутые в бюстгальтер груди и небритые подмышки навечно идентифицировали ее с миссис Хейвлок, просит мужа увезти ее из этого запертого школьного сообщества. Она испытывает унижение оттого, что является объектом желания для такого большого числа мальчишек, а кроме того, чувствует симпатию к одному конкретному мальчику, которого ее нечаянная сексуальность погрузила в полную прострацию.
Это было «уж слишком близко к дому», как сказал позднее Мятный О'Хара своему сыну. Даже Дот О'Хара сочувственно поглядывала на понурившуюся после публикации «Кофе с пончиками» Анну Хейвлок. Эдди в своей наивности полагал, что эта книга будет своего рода данью уважения «Чаю с доброй знакомой» и Хейвлокам, которые сильно помогли ему. Но в его романе героиня (миссис Хейвлок) спит с влюбленным мальчишкой, считая, что это — единственное средство, с помощью которого она может вынудить своего мужа увезти ее от рукоблудной атмосферы школы. (Каким образом, по мнению Эдди, эта книга могла быть данью уважения Хейвлокам, одному богу известно.)
Для миссис Хейвлок публикация «Кофе с пончиками» все же имела хотя бы одну положительную сторону — муж увез ее в Англию, как она об этом и просила. Артур Хейвлок устроился преподавать где-то в Шотландии, стране, где они с Анной когда-то познакомились. Но если результат написания Эдди «Кофе с пончиками» нечаянно оказался счастливым для Хейвлоков, то сами они никогда Эдди не благодарили за эту неудобную книгу, они вообще с ним не разговаривали после выхода книги в свет.
Практически единственным человеком, благожелательно отнесшимся к «Кофе с пончиками», был некто, назвавшийся Робертом Андерсоном, выпускником 35-го года; предполагаемый автор «Чая с симпатией» прислал Эдди изысканное письмо, в котором выражал свое понимание ситуации: и того, что автор хотел отдать дань уважения своим знакомым, и задуманной им комической интриги. (Эдди пережил сильное потрясение, увидев скобки, стоявшие после имени Роберта Андерсона, в которых самозванец написал: «Валяю дурака!»)
В ту субботу, сидя на верхней палубе с водителем грузовика, Эдди пребывал в мрачном умонастроении. Он почти что предвидел не только летний роман с Пенни Пиарс, но и горькое ее письмо ему, написанное по прочтении «Летней работы». Пенни не понравилась главная героиня романа (Марион) — она увидела в ней, конечно же, себя.
Но если уж говорить по справедливости, то миссис Пиарс разочаровалась в Эдди задолго до выхода в свет «Летней работы». Летом 60-го она в течение трех месяцев спала с Эдди; она почти в два раза дольше была любовницей Эдди, чем Марион, но с ней Эдди даже не приблизился к цифре шестьдесят.
— Знаешь, что я вспомнил, малыш? — спросил водитель.
Чтобы удостовериться, что парнишка слушает его, он вытянул руку с бутылкой пива за защитную стену штурманской рубки, и бутылка на ветру загудела.
— Нет. Что вы вспомнили? — спросил водителя Эдди.
— Бабенку, что была с тобой, — сказал водитель грузовика. — Ту в розовом джемпере. Она тебя встречала в таком хорошеньком «мерседесе». Уж не ее ли секретарем ты был?
Эдди помолчал немного.
— Нет, ее мужа, — ответил он. — Это ее муж — писатель.
— Во повезло мужику! — сказал водитель. — Ты только не пойми меня неправильно. Я только смотрю на чужих женщин. Без всяких там штучек. Я женат уже почти тридцать пять лет — на однокласснице. Мы с ней, наверно, хорошо живем. Она не такая уж писаная красавица, но она моя жена. Это как клемы.
— Что-что? — спросил Эдди.
— Жена, клемы… я хочу сказать, может, это не самый шикарный выбор, — объяснил водитель. — Я хотел, чтобы у меня был свой бизнес по грузоперевозкам, ну или хотя бы, чтобы у меня был собственный грузовик. Я не хотел возить для кого-то другого. Но я много чего возил — всякие грузы. Но это было сложно. Когда я понял, что могу заработать на одних клемах, все стало проще. Я как бы ну, это… деградировал до клемов, можно сказать.
— Понимаю, — сказал Эдди.
Жена, клемы… аналогия была мучительная, как бы ты ее ни выразил, подумал будущий романист. И было бы несправедливо сказать, что Эдди как романист деградировал до клемов. Он не был так уж плох.
Водитель грузовика еще раз высунул бутылку за стенку рубки, и та, теперь уже пустая, загудела на тон ниже, чем прежде. Паром сбросил ход, приближаясь к причалу.
Эдди и водитель встали на носу верхней палубы лицом к ветру. На пристани безумно махали отец и мать Эдди, их почтительный сын помахал им в ответ. И Мятный, и Дот плакали, они обнимались и вытирали друг у друга слезы, словно Эдди живым возвращался с войны. Но Эдди теперь не испытал привычного смущения или даже малейшего стыда из-за истерического поведения родителей — он понял, как сильно любит их и как ему повезло, что у него такие родители, каких не суждено иметь Рут Коул.
Потом цепи, опуская трап, начали свой обычный громкий лязг; перекрывая этот шум, кричали что-то друг другу стивидоры.
— Приятно было с тобой поговорить, малыш! — сказал водитель грузовика с клемами.
Эдди в последний, как ему подумалось, раз посмотрел на усеянную барашками воду Лонг-Айлендского пролива. Он и понятия не имел, что настанет время, когда путешествия на этом пароме станут для него таким же привычным делом, как проход в двери академии под латинской надписью, которая приглашала его войти туда и выйти мужчиной.
— Эдвард! Мой Эдвард! — надрывался его отец.
Мать Эдди рыдала так обильно, что не могла произнести ни слова. Эдди достаточно было посмотреть на них раз, чтобы понять: он никогда не сможет рассказать родителям, что с ним случилось. Со способностью предвидения, ему не свойственной, Эдди, возможно (в этот самый момент), осознал свою ограниченность как писателя: лжец из него всегда будет плохой. Он не только никогда не смог бы рассказать родителям о своих отношениях с Тедом, Марион и Рут, он и правдоподобной лжи не смог бы изобрести.