Мужество
Шрифт:
4
Мооми и Кильту разговаривали с Морозовым.
– Да, да, рыба скоро иди, – говорил Кильту, – неделю иди, две иди, потом иди нет.
– Пак предложил организовать для нас рыбную базу, – сказал Морозов. – Как ты думаешь, Кильту, и ты, Мооми, можно доверять Паку?
Мооми покачала головой:
– Нет.
– Он хороший рыбак, – сказал Кильту. – За ним надо смотри. Мало-мало не смотри – воровал.
– Воровать будет?
Кильту засмеялся, подтвердил, добавил:
– Деньги
И снова повторил:
– Пак – хороший рыбак. Много рыбы лови. А деньги любит.
– Это нам не страшно, пусть себе любит, – сказал Морозов. – Нам важно, чтобы рыбак хороший и рыбы побольше. А смотреть за ним будем. И другое хорошо – переселим на рыбную базу, сарай его закроется. Пусть рыбу ловит. Верно?
– Верно, верно, – сказал Кильту.
– Мы Касимова послали покупать сети, – рассказал Морозов, – будет Касимов начальник, а Пак – помощник. Хорошо?
– Касимов хорошо, – уклончиво ответила Мооми.
– А вы пойдете работать на рыбную базу?
Кильту кивнул.
– Нет, нет, – испуганно сказала Мооми, – моя монтер. Монтер.
Они ушли, взявшись за руки, и пошли вдоль берега Амура, тихо разговаривая. Они были счастливы, они любили друг друга и жили вместе. Но едва ли не большим счастьем были широкие горизонты жизни, раскрывшиеся обоим. Мооми не раздумывала над тем, что ей дороже, но если бы Кильту захотел оторвать ее от проводов, роликов и лампочек, она не пошла бы за Кильту. Слово «монтер» наполняло ее никогда еще не испытанной гордостью и ощущением своей самостоятельности и значимости.
Из темноты реки вынырнула лодка.
Лодка пристала к берегу.
Высокий человек в фуражке выпрыгнул на песок и, оглянувшись, тихо пошел наверх, к сараям.
Кильту и Мооми стояли и смотрели на черный силуэт. Такого человека здесь не было. И лодка чужая, нанайская, плоскодонная.
– Чужой человек, – прошептала Мооми.
Человек взобрался по крутому спуску и исчез между сараями.
Они услышали осторожный стук – человек постучал три раза согнутым пальцем.
Скрипнула дверь.
Шепот.
Снова скрип двери.
И тишина.
Мооми и Кильту обошли сараи. Ни в одном из них не было света. Ни в одном из них не было слышно голоса.
И вдруг прямо перед ними распахнулась дверь.
Мооми и Кильту отпрянули к стене.
Чужой человек прощался с Паком. Он сошел по круче неслышной, охотничьей поступью и столкнул лодку в воду, впрыгнув на ходу. И сразу заработал веслами, исчезая во мраке ночи.
Пак постоял над берегом, пока не скрылась лодка, зевнул и вошел к себе. Он не заметил Кильту и Мооми, застывших у стены.
– Парамонов, – прошептал Кильту.
– Не заметил нас, – шепотом откликнулась Мооми. И они крадучись побежали домой.
Они все еще боялись преследования из своего далекого, полузабытого стойбища.
5
Тоня
В том состоянии ожесточения и гордого одиночества, в котором она находилась, чужие страдания благотворно влияли на нее, смягчая ее и отвлекая от внутренних затаенных переживаний.
Она впервые поняла, что такое любовь и участие. Маленький, незаметный, немного смешной Сема Альтшулер привлек заботливое внимание всей стройки. Куда бы ни пошла Тоня, ее встречали расспросами о Семе. В больницу приходили делегации от участков справляться о здоровье Семы. Клара Каплан, архитектор, дважды навещала его и сказала Тоне:
– Вы хорошо заботьтесь о нем. Вылечить его – это так важно!
Частенько заходил Морозов. Он не выделял Сему – он каждого замечал, с каждым беседовал, подбадривал тяжело больных, мягко вышучивал унывающих, рассказывал новости. С Семой он беседовал не больше, чем с другими. Но однажды, уходя, он взял Тоню за локоть и сказал:
– Присмотрись к нему, Васяева. Поговори. Тебе тоже полезно будет. Он, знаешь, какой человечище?
Тоня думала ночами – почему? Почему? Ведь не в том же дело, что он ударник и изобретатель! Ведь и она ударница… Почему же столько любви и участия вызвал этот маленький, незаметный, немного смешной юноша?
Она присматривалась к Семе.
Говорила с ним.
Сам того не зная, он открыл ей секрет простой человеческой теплоты. Тяжело больной, он умел найти для каждого больного дружеское слово. Он не уговаривал, и не агитировал, и не сулил ничего – он нащупывал в человеке заветную струну и заставлял ее звучать.
У Семы Тоня научилась видеть людей.
Однажды заговорили о Лильке. Сафонов сказал, что Лилька глупая.
– Почему глупая? – тотчас откликнулся Сема. – Лилька не умеет себя вести. Но разве все умеют? А ты умеешь? Лилька сердечная. У нее хорошая основа, а сверху – шлак. Почисти шлак – другой человек будет.
В другой раз зашла речь о Коле Платт. Коля Платт прекрасно работал мастером механической мастерской.
– Нет, он сухой, – сказал Сема. – Ему нужно еще во многих переплетах побывать, чтобы стать человеком. Он никого не любит, кроме себя.
Сема никогда не говорил Тоне, что любит людей, но именно у него Тоня научилась любить их, и любить по-настоящему, во всей сложности и противоречивости. Это была суровая любовь, без снисхождения и поблажек, но пронизанная активностью; полюбив, хотелось помогать людям жить, совершенствоваться, бороться.
Такую любовь к людям Тоня угадала у Морозова. Он и ее любил и о ней думал. «Присмотрись, поговори… тебе будет полезно…» Значит, Морозов знал, что ей тяжело?
Но ей стало уже не так тяжело.