Мужик ласкает даму

Завальнюк Леонид

Полумолитва

Ухает филином сон полудурок. Жизь полупала, собой недовольная. Смерть – полудевочка скалит окурок, Стоя с косой меж двумя полувойнами. Все половиной избылось куда-то. Все полубольно и полукрасиво. Полудубины, полулопаты, Полусвобода, полумессия. Полу разрушим, полу надставим Полуненужное, полунетленное. Пуст полудом. И скрипит полуставнями Полунадежда, как полу вселенная. Пуст полудом. И судьбою растерянной, Полуюродству я, полубезлицые, Полурастленные, полурастения Каторжно учимся Полумолиться. Дай же мне цельности, поле небесное! Сею, как можется. Семя не веяно. Пуст полудом. Две приступки над бездною… Плоть тяжелит? Я уйду из телесного. Но дай мне до края, о поле небесное, Знать и любить, что тобой полувелено!

Ты

что пришла, гундосая?

Ты что пришла с косой, гундосая? Я в корне не готов! – А вроде стар? – Так это ж только вроде. Я сыт был в голоде, Свободен в несвободе, — Короче, занят был и не считал годов. А ныне и подавно глупо их считать. Вон скушать-выпить есть. И говори что хочешь. Жизнь только начинается. Не так ли? Что же ты хохочешь? – Так ты же, сукин сын, меня щекочешь. Ну, экий приставун! Ну, игрунец! Понравилось. Я завтра загляну опять. И вот повадилась. Причешется опрятно Прийдет и тихо так – тук-тук косой в мое окно. Что говорить, иметь успех у женщины — оно всегда приятно. Хоть временами глупо. И досадно. И весьма смешно. Тук-тук… Опять гундосая?! Но… это не она, а он. Какой-то строгий визитер, официант иль дирижер оркестра. – Простите, чем обязан? И зыбуче, как сквозь сон: – Я некогда заказывал вам реквием, маэстро. Проходят сроки. И обязан вас просить Не мешкать с этим. И игривых ноток не вносить. Вы можете не осознать значение визита моего. Так вот скажу и предлагаю помнить: Все, что вы пишите, не ей, а мне, Мне предстоит исполнить. Та женщина – смерть плоти. Я же – смерть всего.

Ку-ку в муку. Басня-ноктюрн

Как тесто некое толпа себя творила. Сто светлых устремлений булькало в народе. Бабулька совесть нехорошего корила, Надежде-радость бублики дарила. И вышла тут И.О. Свободы и проговорила… Поверить невозможно, но она проговорила: – Ку-ку… (О, господи!)… в муку! Иль что-то в этом роде. Короче говоря: – Ку-ку в муку! – И руку вдаль простерла, Так, словно жестом продолжая горло. – Ку-ку в муку! – И громче, громче снова. – Ку-ку в муку! – Что значит это слово? Оно же все летело и летело. И вдруг в ответ “ку-ку…” прошелестело. И вздрогнул я: – Прости, но ты больная! – Пусти! – она ответила. – Я знаю, Что делаю. – И зычно закричала: – Ку-кууу в мукуууууу! И с дальнего причала Сто кораблей сорвалось и завыло хором: – Куку в муку лесам, полям и горам! И понеслось то с болью, то стальное: – Ку-ку в муку! Долой все остальное! – Ку-ку в муку! – И строились в колонны. – Ку-ку в муку! – Ревели стадионы. – Ку-ку в муку! – Деревья и дороги. Ослы, послы, слоны и носороги. – Ку-ку в муку! – Зубами, без иголки Друг другу люди делали наколки. – Ку-ку в муку! – Писалось на заборах, На птицах, на провидцах, на соборах. – Ку-ку в муку! – Две бани сокрушили. – Ку-ку в муку! – Кому-то рот зашили. И вот уж кто-то влек меня куда-то, Чтоб сделать из меня кукувмуката. – Кричи, как все! – Он вынул меч огромный, Дохнул в меня расплавленною домной. _ – Кричи ”ку-ку в муку”! – И замахнулся. – Не ку!.. О нет, не ку!.. – Сказал я и проснулся. Ужасный сон. Верховному совету Такое не приснится, как поэту!

Выпь. Закусив удила

Весна уже по доброму катилась, На чуть приметных камешках журча. И вдруг, прости, о господи, схватилась Рука паралича за капор Ильича. Болезнь его схватила за пампушку, Мамаем прокатилась по уму. – О дайте, дайте с горя!.. Где же кружка? _ И тут же клизму ставили ему. Был свет порубан раньше, чем потерян. Река собакой лает. Истра, на!.. И красные гвоздики в черен терем, А мы с тобою в жолудь. И страна. Вот так-то, брат, история творится: Бежал на праздник, а попал в уху. И с ложкою одной два рыцаря, два рыльца. И оба то ль в папахах, то ль в пуху. Вот так-то, брат, история, вот так-то!.. Забота, ах! И – зубы на забор. И если бы не музыка за тактом, Мы б “…жертвой пали…” пели до сих пор. Пойдем за такт. Там жизнь идет простая. Там не на западе закат, а с четырех сторон. И что бы там ни пелось, все про стаю. Про стаю белопламенных ворон. Пойдем за такт. Покушаем и выпьем. Склоним вечернюю к предутренней звезде. И будем в ночь глядеть и хохотать над выпью. Над странной, горькой, непонятной птицей выпью, Которая и там вопит, как и везде.

Чертово место

Жил один, как говорится, русич на Руси. Жил себе по русски, как умел. Оскорбят бывало, сматерится: – Сен суси! Дескать: на-ка выкуси, вкуси! Словом, был он очень русский, господи, спаси. Но имел нерусскость на уме. Ох, имел! Однажды в день весны Русской нашей леской с русским поплавком (Или без него, а с помощью блесны) Рыбу он ловил. А выловил какой-то митинг-исполком. Поглядел, понюхал: – Боже, что за вонь! А из вони дружным залпом: – Ах ты жид! Он упал, Упал на круглый маленький песок. Из сознанья брызнул мертвый сок. И теперь там место чертово, где прах его лежит. Растеклась нерусскость из него, Отравила всю природу, все кусты. И приходят люди православные туда И кричат: – Иду на “я”! А уж потом на “ты”!.. — И меняется их мысленный фасон До того, что в корчах падают, чуть скажут “русофоб”. До того, что в слово матершинное “массой” Мысль какую-то пытаются вложить, души наморщив лоб. Разлагает место хоть кого, влеча к беде. Чертово? Нет, более чем чертово, друзья! Где оно? Да как сказать… Не то чтобы везде, Но огородить его Иль как-то вычленить, я пробовал, нельзя.

Разговор двух убитых

Как-то в бане, в храме быта Мне сказал один детина: – Митинг – это та же очередь. Только крайних не найти. А обычная обида – очень левая доктрина, Если мелом написать ее И на палке понести. – Ну, а что же есть свобода? И ответил он подумав: – А она – полет небесный. Но без крыльев не взлетишь… Ей прийти бы к человеку, А она явилась к дубу. Мол, вставай, вставай, бедняга И ступай, куда хотишь! А куда ему хотится? Или мне – куда хотится?! И закручинился детина, Впал в мочалку с головой. И сучил руками, мылясь, Как застреленная птица. – Время! Тфу!.. – И матерился. И лился ядом, как живой. Блажен, кто посетил…

Зачем этот дождик?..

Зачем этот дождик? Чтоб мокнуть… Мне стол подползает под локоть: – Держи свою голову так, Как будто все сущее – сцена, А ты – порожденье Родена, Могучий мыслитель-мудак. Зачем деревенька? Чтоб плакать. Поеду, куплю себе лапоть, — Им щи так удобно хлебать!.. Призвали на пир всеблагие: Чужбина, чтоб жить ностальгией, А родина, чтоб погибать.

В свободе есть такая глубина

В свободе есть такая глубина, До дна которой смертным не добраться. Но ниже дна Лежат Любовь и Братство. И, может, только потому Свобода нам нужна. И, может, только потому… Я знаю, мне Колодец воли до конца не вырыть. Жизнь коротка. Но некий свет навырост Дается мне на каждой новой глубине. И только им душа жива. А, стало быть, и я. Не ждущий ни пришествия и ни иного чуда Вдруг слышу зов И вижу дом и дол… Так, словно родом я оттуда, Куда пытаюсь лаз я продолбить Сквозь толщу бытия.

В бытность мою человеком

Странная зелень. Кружится, лезет в окно. Рушится свет, Но не рушится милость. – В бытность мою человеком, — Сказала мне жалкая жимолость, — Было мне триста. А, впрочем, теперь все равно. Не было триста. Грусть ее врет. В бытность ее человеком Все было намного короче. …Рушится свет. Но не рушится долгая очередь К боли за то, что уйдя никогда не умрет. К боли за то, что навек невозвратны печали. К боли за то, что у смерти грядущего нет. К боли за то, что разгадка кончины — В начале Всех И всего, Что однажды явилось на свет.

Родина, покой…

Радости души! На свете их не много: Родина-любовь, Покой И дальняя дорога. Радости души моей! Они со мной всегда, — Мир ли на земле, гремят ли злые войны. Ну, а счастье, Счастье – это вожделенный миг, когда, Осененная зарей надежды и труда Родина в дороге дальней И, как бог, спокойна.

Идущий покупать пальто