Мужики
Шрифт:
— Пришел он сюда, говорят, пешком, с одним узелком, а теперь добра и на четырех возах не вывезешь!
— Что ж, органист двадцать с лишним лет в Липцах живет, приход большой, а он служит, старается, деньги бережет, вот и подкопил, — оправдывал его Амброжий.
— Подкопил! Дерет с людей безбожно за каждый пустяк и, прежде чем кому что-нибудь сделает, в руки смотрит! По тридцать злотых за похороны берет, — за то, что поблеет по-латыни и на органе побренчит!
— Зато он ученый,
— Ученый, слов нет: знает, где надо громче блеять, где тише! А еще лучше умеет у людей последнее выманивать.
— Другой пропил бы, а он сына в ксендзы готовит!
— Что ж, ему от этого и почет большой и польза будет! — твердила свое Ягустинка.
Разговор прервался на самом интересном месте: вошла Ягуся и остановилась как вкопанная на пороге.
— Боровом любуешься? — фыркнула Ягустинка.
— Не могла ты на своей половине резать? Всю комнату мне загадили! — выговорила Ягна с трудом, и лицо ее стало пунцовым.
— Времени у тебя довольно, вымоешь! — холодно отчеканила Ганка.
Ягуся рванулась было вперед, и все думали, что сейчас вспыхнет ссора. Но она сдержала себя, повертелась в комнате, взяла с распятия четки и, прикрыв неубранную постель шалью, вышла, не сказав ни слова, только губы у нее тряслись от затаенного гнева.
— Помогла бы, столько дела! — сказала ей в сенях Юзя.
Ягна прошипела что-то так злобно, что слов нельзя было разобрать, и выбежала, как шальная. Смотревший ей вслед Витек сказал, что она помчалась прямо к кузнецу.
— Ну и пусть идет! Пожалуется ему, ей и полегчает маленько.
— Опять тебе воевать придется! — заметила вполголоса Ягустинка.
— Эх, голубушка, только войной и держусь, — ответила Ганка спокойно, но на душе у нее кошки скребли: она понимала, что сейчас прибежит кузнец и не миновать жестокой стычки.
— Того и гляди, явятся! — сочувственно шепнула Ягустинка.
— Ничего, выдержу, не запугают меня! — отозвалась с усмешкой Ганка.
Ягустичка даже головой покачала, удивляясь ее стойкости, и выразительно посмотрела на Амброжия, который уже кончал работу.
— Схожу в костел, прозвоню полдень и вернусь к обеду, — сказал он Ганке.
Вернулся он очень скоро и объяснил, что ксендзы уже сели за стол, что мельник прислал им целую вершу рыбы, а после обеда опять будут исповедовать, потому что очень много народу ждет в костеле.
Быстро пообедали (Амброжий усердно запивал обед, жалуясь, что водка недостаточно крепка и не утоляет жажду после таких соленых селедок) и снова принялись за дело.
Амброжий разрубил борова на части и отделил мясо на колбасы, а Ягустинка на столе резала сало и старательно солила его.
Влетел
— А я и не знал, что ты купила себе этакого борова! — начал он иронически.
— Купила и, видишь, режу! — В душе Ганка немного трусила.
— Славный боров! Небось рублей тридцать отдала! — Он внимательно оглядел тушу.
— А сала-то сколько, редкостный был боров — с усмешечкой сказала Ягустинка, подсовывая кусок под нос кузнецу.
— Ну… не все тридцать отдала, не все! — ответила задорно Ганка.
— Борынов это боров — выпалил кузнец, уже не сдерживая ярости.
— Экой догадливый, по хвосту узнал, чей! — издевалась Ягустинка.
— А по какому такому праву ты его заколола? — гневно кричал кузнец.
— Не шуми, тут тебе не корчма! А по такому праву, что Антек через Роха приказал его заколоть.
— А как Антек может распоряжаться? Его это боров, что ли!
— Его, конечно!
Ганка уже собралась с духом и была готова к борьбе.
— Неправда, он общий! Дорого же ты за это заплатишь!
— Не тебе буду отчет давать!
— А то кому же? В суд подадим!
— Тише, придержи язык, тут больной лежит! Все это его, им нажито.
— А есть будете вы!
— Да уж, конечно, тебе и понюхать не дам!
— Дай половину, так я тебя трогать не буду, — сказал он примирительно.
— Силой и ножки не возьмешь.
— Так дай добром вот эту четверть и кусок сала.
— Прикажет Антек — тогда дам, а до этого — ни косточки!
— Взбесилась баба! Антека это боров, что ли? — опять разозлился кузнец.
— Он отцовский, значит все равно, что Антека. Пока отец хворает, Антек тут за него распоряжается. А там как бог даст.
— В остроге пусть распоряжается, если ему позволят! Погонят его в кандалах в Сибирь, там и будет хозяйчать! — крикнул кузнец с пеной у рта.
— Не твое дело! Может, и погонят, а все равно полей отцовских ты не заграбастаешь, хотя бы для этого еще раз людей наших продал, как Иуда! — произнесла Ганка грозно, внезапно ужаленная страхом за мужа.
У кузнеца даже ноги задрожали и руки заходили ходуном — так ему хотелось схватить ее за горло, таскать по избе и бить. Но его стесняло присутствие посторонних, и он только метал на Ганку свирепые взгляды и от злости не мог выговорить ни слова. А она не оробела: взяла в руки нож, которым рубили мясо, и так пристально и дерзко посмотрела на своего врага, что он, опешив, присел на сундук и принялся скручивать папиросу, а воспаленные глаза его бегали по комнате. Несколько минут он, видимо, что-то взвешивал и обдумывал, потом встал и сказал примирительно: