Мужики
Шрифт:
— Верно! Верно! — поддакивали ему, не поднимая глаз от мисок.
— А что, были вы уже у Борыны? — с любопытством спросил Матеуш у Клемба.
— Все собираюсь, да каждый день что-нибудь мешает.
— Он за всех страдает, а никто уже о нем и не помнит!
— А ты-то к нему заходил?
— Нельзя мне одному идти — скажут люди, что к Ягне…
— Ишь, какой осторожный, — как девка после того, как с ней беда приключилась! — заметила старая Агата, сидевшая у плетня с мисочкой на коленях.
— Надоели мне постоянные сплетни!
— И волк остепенится, когда зубов
— Или когда он берлогу себе ищет, — подсказал Матеуш.
— Эге, значит ты, того и гляди, к кому-нибудь сватов пошлешь! — шутил сын Клемба.
— А как же! Все хожу и думаю, кого посватать.
— Скорее выбирай, а меня в дружки зови, Матеуш! — воскликнула старшая дочь, Кася.
— Легко сказать — выбери, когда все девки у нас как на подбор, одна другой лучше! Магдуся — самая богатая, но у нее уже зубов нет и течет из глаз. Улися — настоящий цветочек, да вот одно бедро у нее толще другого, а приданого только бочка капусты. Франка — с приплодом. Марыся очень уж к парням добра. У Евки капитал — целых сто злотых и все медяками! Но лентяйка она, любит под периной валяться. И все хотят сытно есть, сладко пить и ничего не делать. Не девушки — клад! Да вот еще беда: у иных перины слишком для меня коротки!
Грянул такой дружный смех, что даже голуби испугались и улетели с крыши.
— Верно говорю! Я уже у многих примерял: перины мне и до колен не доходят, как же я зимой спать буду? В сапогах, что ли?
Клембова отчитала его за то, что он при девушках говорит такие непристойности.
— Да я так, в шутку только сказал…
Девушки надулись, как индюшки.
— Скажите, какой разборчивый! Всех охаял! Если в Липцах тебе невест мало, так ищи в других деревнях! — набросились они на него.
— Я ничего не говорю, и в Липцах их довольно: у нас перезрелую девку легче найти, чем злотый. Продаются по дыдеку [22] и еще впридачу с отца магарыч получишь. Только бы покупатели нашлись! Добра этого столько, что в деревне от девичьего визга деваться некуда, и как только придет суббота — в каждой избе уже чуть свет моются дочиста, ленты в косы вплетают и по садам кур ловят, чтобы обменять их у корчмаря на водку. А с самого полудня из-за углов на все стороны поглядывают, не идут ли откуда сваты! Слышал я, как иные с крыш платками машут и верещат: "Ко мне, Мацюсь, ко мне!" А матери им помогают: "К Касе иди, Мацюсь, к Касе! Добавлю к приданому сыр и десяток яиц! К Касе!"
22
Дыдек — около трех копеек.
Матеуш изображал это так забавно, что сыновья Клембов покатывались со смеху, зато дочери подняли такой негодующий визг, что старик прикрикнул на них:
— Тише, вы! Трещат, как сороки к дождю.
Но они не сразу успокоились, и Клемб, чтобы прекратить этот шумный спор, спросил у Матеуша:
— А ты видел, как войт сегодня воевал?
— Нет. Говорят, Козлам здорово досталось.
— Да, отделал он их — дальше некуда! На них глядеть страшно! Расходился
— От мирского хлеба его распирает — вот и брыкается.
— А главное — никого не боится. Кто ему отпор даст? Другой за такую штуку здорово поплатится, а у него и волос с головы не упадет. С начальством знается — вот и делает в волости, что хочет.
— Потому что вы бараны, позволяете такому над собой командовать! На всех плюет, важничает, а они у него ноги целовать готовы!
— Раз мы сами его выбрали, значит почитать должны!
— Кто его посадил, тот и согнать может.
— Тише, не кричи, Матеуш: еще, пожалуй, дойдет до него!
— Ну что ж? Донесут ему, так и будет знать! Пусть только меня затронет!
— Мацей хворает, вот и некому войта унять. А идти в войты никто не хочет, потому что едва со своими делами управляемся, — шепотом сказал Клемб, поднимаясь с лавки.
За ним встали остальные и разошлись — кто лег отдохнуть, кто вышел на улицу кости поразмять, девушки ушли к озеру мыть посуду. Матеуш принялся обтесывать подпорки для избы, а старый Клемб закурил трубку и присел на пороге.
— Кто о других только хлопочет, того нужда с ног свалит! — буркнул он, с наслаждением попыхивая трубкой.
Солнце висело уже над самой хатой, жарко стало после полудня. Неподвижно стояли сады, меж стволов играли солнечные лучи, бесшумно опадали цветы на траву, на яблонях жужжали пчелы. Сквозь ветви блестело озеро. Даже птицы примолкли, и блаженная послеполуденная тишина навевала сон.
Клемб, чтобы не задремать, побрел к яме, где хранился картофель.
Возвращаясь оттуда, он что-то очень уж усиленно попыхивал пригасшей трубкой и сплевывал, движением головы откидывая падавшие на лоб волосы.
— Ну что, смотрел? — спросила жена, высунув голову из сеней.
— Смотрел… Если только раз в день варить, картошки хватит до нового урожая.
— Да что ты! Раз в день! Все молодые, здоровые, им есть надо!
— Ну, так не дотянем до новой. Столько народу — десять ртов! Надо что-нибудь придумать.
— Уж не телушку ли продавать хочешь? Так знай, что я этого не допущу! Что хочешь делай, а скотинку не дам! Ты это помни!
Клемб замахал на нее руками, словно отгоняя надоевшую осу, и, когда она ушла, стал разжигать трубку.
— Чертова баба! Когда нужда, так и телушка твоя — не алтарь!
Солнце слепило глаза, а укрыться от него было негде — тени почти не было. Клемб только повернулся к нему спиной и курил, затягиваясь все реже и ленивее. Под стрехой ворковали голуби, а тихий шелест листьев так убаюкивал, что старик начал клевать носом.
— Томаш! Томаш!
Он открыл глаза. Подле него сидела Агата и тревожно смотрела ему в лицо.
— Трудно вам будет прожить до жатвы, — начала она тихо. — Если хотите… у меня есть кое-какие гроши, выручу я вас. Копила их на похороны, но уж раз вы в такой нужде, я их вам одолжу. А телушку жаль. При мне она прошлым летом родилась… и молочная. Может, бог даст, доживу, так вы мне из нового урожая отдадите. У своего и богатому хозяину взять не стыдно! Вот возьмите, — она совала ему в руки горсть злотых, всего рубля три.