Мужики
Шрифт:
Они ждали, глядя ему в глаза.
— Один я здесь, люди! Ко мне! Бей их, сукиных детей, бей! — крикнул вдруг Мацей страшным голосом, поднял руки, словно защищаясь, и упал навзничь.
На крик прибежала Юзя и положила ему на голову мокрую тряпку, но он лежал уже спокойно, только в широко открытых глазах застыло выражение смертельного страха.
Гости скоро ушли, сильно расстроенные.
— Мертвец это лежит, а не живой человек! — сказал Клемб, оглядываясь на дом.
Юзя снова принялась чистить на крыльце картошку, дети играли
Некоторое время Клемб и Бальцерек молчали, как люди, вышедшие только что из могильного склепа.
— Каждого это ждет, каждого! — дрожащим голосом шепнул Клемб.
— Да-а… воля божья, ничего не поделаешь. Но он мог бы еще пожить, если бы не этот лес…
— Правда, пропал человек, а то, за что он дрался, другим достанется.
— Что ж, двум смертям не бывать, а одной не миновать… Мало ли он потрудился на своем веку…
— И мы с тобой, может, скоро за ним пойдем.
Они в суровом молчании смотрели на зеленеющие поля, где колышутся хлеба, на лес, видный как на ладони, на всю эту светлую картину весны.
— Такова уж судьба человеческая, ее не переменишь! — И с этими словами они разошлись.
В этот день и в следующие навещали больного. Мацея и другие соседи, но он никого не узнавал, и в конце концов к нему перестали ходить.
— Теперь уж только молиться надо, чтобы Господь его поскорее прибрал, — сказал ксендз. А так как у всех было достаточно забот и дел, то неудивительно, что — о Мацее скоро забыли. Если случайно кто и вспоминал, то как о покойнике. И бедняга лежал один, всеми заброшенный, словно уже и в самом деле был мертвецом в могиле, поросшей травой. Кому было помнить о нем? Нередко он по целым дням лежал без капли воды и, вероятно, умер бы просто с голоду, если бы не доброе сердце Витека, который хватал все, что только можно было, и нес хозяину и даже часто тайком доил коров и поил его молоком.
Больной вызывал в нем беспокойные мысли, и, наконец, он как-то раз решился спросить у Петрика:
— Петрик, правда, что если без исповеди помрешь, так душа попадет в ад?
— Правда. Ксендз это постоянно говорит в костеле.
— Значит, и хозяин наш может в ад попасть? — Витек испуганно перекрестился.
— А что хозяин! Такой же человек, как другие.
— Скажешь тоже! Хозяин — такой же, как другие!
— Глуп, ты, как кочан капустный! — рассердился Петрик.
Так проходили дни в доме Борыны.
А в деревне между тем бурлило, как в котле. Причиной была драка войта с Козлом. Тот и другой теперь искали свидетелей, каждый старался перетянуть людей на свою сторону. Хотя войту такой мужик, как Козел, был не страшен, однако он не дремал и действовал вовсю. Перевес сразу оказался на его стороне, больше половины деревни высказывались за него. Все знали его, как фальшивую монету, но ведь он был войт, мог при случае оказать услугу, мог и насолить каждому. И, действуя уговорами, обещаниями
На ее стороне были сердобольные женщины и вся беднота, да еще Кобус, один из небогатых хозяев, остальные и слушать ее не хотели, врали прямо в глаза, будто ничего не видели, многие советовали ей не задевать войта, потому что ничего она не добьется.
Так как один из сторонников Козла, Кобус, был человек беспокойный и горячий и, чуть что, лез с кулаками, а бабы давали волю языку, то в деревне пошли ссоры, перебранки. Но разве могла беднота воевать с войтом и хозяевами?
Не прошло и недели, а уж всем так эта история надоела, что и слушать Магду больше не хотели. Но вдруг у Козла нашлись новые защитники, и опять заварилась каша!
Плошка сговорился с мельником, и неожиданно оба встали на сторону Козла.
Конечно, о нем они думали не больше, чем о прошлогоднем снеге, — у них были свои цели и расчеты.
Плошка был мужик честолюбивый, скрытный, гордый своим умом и богатством, а о мельнике все знали, что он обдирала, скряга, за грош дал бы себя повесить.
И вот между обеими сторонами началась борьба, тайная и упорная. Они притворялись друзьями, встречались, как прежде, и даже нередко шли вместе, обнявшись, в корчму.
Кто поумнее, сразу смекнул, что не за справедливость стоят Плошка и мельник, не о Козле хлопочут, а о чем-то ином — может быть, о должности войта.
— Один поживился, теперь другие поживиться хотят! — говорили старики, качая головами.
Так шли дни за днями, и раздоры в Липцах все росли.
А тут вдруг разнеслась по избам весть:
— В корчме остановились немцы!
— Должно быть, на Подлесье едут, — догадывался один.
— Ну и пусть себе едут с богом! Вам-то что? — отзывался другой.
Но какое-то тревожное любопытство овладело людьми. Сообщали эту новость друг другу, перекрикиваясь через улицу, стояли у плетней, обсуждая ее. А некоторые отправились в корчму на разведки.
В самом деле, перед корчмой стояло пять фур, все на железных осях, выкрашенные желтой и голубой краской, с полотняными навесами, из-под которых выглядывали женщины и виднелась всякая хозяйственная утварь. А в корчме у стойки пили человек десять немцев.
Здоровенные были, рослые, бородатые, в длинных синих сюртуках, с серебряными цепочками по жилету, а рожи так и лоснились от хорошей еды. Они о чем-то говорили с евреем на своем языке.