Мужской день
Шрифт:
В конце этого разговора, насколько я понимаю, мама попросила Анну Сергеевну больше не учить меня правилам хорошего тона. Потому что, придя днем из школы, я обнаружил, что Анна Сергеевна объявила мне форменный бойкот.
Со мной она теперь вовсе не разговаривала. А если было нужно, выдавливала из себя односложные реплики типа: «подвинься», «ешь», «возьми» и «сходи в булочную, вот деньги».
Тем не менее, люди, которые ежедневно проводят несколько часов в одной квартире, не могут совсем не разговаривать и не помогать друг другу. Так уж устроена
И однажды, когда я то ли помогал Анне Сергеевне выносить коляску на балкон, то ли делал еще что-то полезное, она вдруг сказала, что больше всего не выносит предательства, что ее много в жизни предавали, и что мой «донос» поверг ее в страшное разочарование, потому что она, в принципе, считала меня неплохим мальчиком.
– Впрочем, – сурово сказала Анна Сергеевна, – все современные мужчины таковы. Почти все, за редким исключением.
Надо ли говорить, насколько я был поражен этим заявлением Анны Сергеевны.
Если она, совершенно не стесняясь, рассказывала маме о моих делах и проступках (например, о том, как я дую чай из блюдца), то почему же мне нельзя было рассказать маме о нашем разговоре?
Впрочем, высказав наболевшее, Анна Сергеевна вдруг перестала обливать меня презрением; напротив, она иногда даже сама заходила в мою комнату, чему, честно говоря, я был совсем не рад.
– Ну что ты читаешь? – морщилась она. – Ну разве можно это читать? Прочти вот это! – и она брала у меня из рук синий том Сергеева-Ценского («Севастопольская страда», роман-эпопея) и совала в руки том Тургенева («Дворянское гнездо», повесть).
– Я сначала это дочитаю, – говорил я как можно более сухо, и Анна Сергеевна, задумавшись о другом, начинала ходить по квартире, переставляя мелкие предметы.
– Тургенев – великий писатель, его знает весь мир. А твой Сергеев-Ценский – графоман, хотя и прожил всю жизнь в Крыму. Как можно всю жизнь прожить в Крыму и быть графоманом, не понимаю!
Я тоже ничего не мог понять и закрывал уши руками, чтобы не слышать голос Анны Сергеевны.
– Крым – это земной рай! – говорила она, как мне казалось, совершенно невпопад. – Крым – это библейские места! Абсолютно библейские. А какие яблоки? А? Вот вы едите яблоки. Твоя мама покупает их по три кило сразу. Но разве вы знаете истинный вкус яблок? Нет, вы не знаете истинного
вкуса яблок. Вот я осенью привезу вам настоящих крымских яблок, просто попробовать. Тогда вы поймете, что едите не яблоки, а какую-то траву.
– Ну что ты слушаешь? – спрашивала она меня, когда заставала меня в руках с синей прозрачной пластинкой «Веселых ребят» («Песня об электричке», девушка милая, очень красивая, слова Юрия Антонова). – Что ты слушаешь? Вот я тебе завтра принесу хорошую пластинку.
Я решил, что завтра мне предстоит целый день слушать какую-нибудь классику или, не дай бог, романсы, которые я ненавидел, – но нет, Анна Сергеевна вдруг принесла маленькую пластинку Матвея Блантера с песней «Березовый сок».
– Эта песня, – важно сказала она, – из-за своей глубины и выразительности признана даже в эмиграции. В каком-то смысле она стала даже гимном тех... Тех, кто вдали от родины... Короче, слушай.
Еслипел Лев Лещенко.
Лишь только приблизятся первые грозы...На белых стволах... появляется сок... —пел Лев Лещенко.
То плачут березы, то плачут березы...Анна Сергеевна сидела в моей комнате за письменным столом, подперев руку сухим кулачком. Рядом с ней стоял наш проигрыватель «Юность», и игла с шипением царапала черный диск.
В глазах у Анны Сергеевны была тоска.
Чтобы не мешать ей, я тихо вышел из комнаты.
За моей спиной раздался мелкий высокий голос. Анна Сергеевна подпевала Льву Лещенко.
И Родина щедро поила меня... —пели Анна Сергеевна и Лев Лещенко, —
Березовым соком, березовым соком.Этот момент истины настолько меня потряс, что я немедленно попросил маму купить березового сока. Мама довольно скоро принесла литровую банку. Сок оказался безвкусным и бесцветным. Я отпил немножко и строго спросил маму, что же она теперь думает про Анну Сергеевну.
– А что я думаю? – удивилась мама. – Ничего не думаю.
– А правда, что она жила в Крыму? И вообще кто она – графиня? Княгиня? Дочь белого офицера? – не унимался я.
– Да не знаю я! – вдруг почему-то рассердилась мама. – Ее не поймешь! Что-то она мне говорила про Джанкой, это такой город. Красные наступали, белые отступали. Откуда я знаю...
Мне показалось, что мама что-то от меня скрывает.
– А сколько ей было лет? – спросил я.
– Как Мишке. Ничего она не помнит. И вообще, отстань от меня. Не нравится мне твоя Анна Сергеевна, – вдруг призналась мама и внимательно на меня посмотрела.
Мама терпела до тех пор, пока Анна Сергеевна не стала уходить каждый день ровно в пять.
Я ее воспитанию уже не поддавался, Мишка еще не поддавался – и, наверное, она вдруг вспомнила, что они с мамой договаривались об окончании рабочего дня ровно в пять вечера. Хотя в принципе мама никак не могла успеть раньше четверти шестого. Тем более что по дороге с работы она еще «заскакивала в магазин» и что-то успевала еще купить «на вечер и на утро». Но для Анны Сергеевны это уже не было решающим аргументом.
– Уговор дороже денег, – важно произносила она, застегивая аккуратно пуговицы на пальто. – Не можешь выполнить – не договаривайся. Учти это на будущее. До свиданья, Лева.