Мужья и любовники
Шрифт:
– Но почему бы не попробовать? – говорил он Скотту. – Доктор Бэзилин считает, что это должно помочь.
– Помочь?! Кому?! – яростно спросил Скотт, как будто речь шла неизвестно о ком.
– Тебе, – мягко ответил Кирк.
– Мне? А зачем мне помогать? Я прекрасно себя чувствую. Я не сумасшедший! Да и к тому же, что Бэзилин понимает? – мрачно продолжал Скотт. – Это же просто болван.
Переубедить его было невозможно.
Жизнь Элиссы Арнольд проходила в каком-то тумане. Она никогда не говорила о самоубийстве мужа и о попытке самоубийства сына. Она никогда не делилась своими переживаниями и жизненными планами.
– Не знаю, что бы мы без тебя делали, – вновь и вновь повторяла она тем летом, когда Кирк мотался между Гросс-Пуантом и Ковингтоном. – Благодарение Богу, у меня есть ты.
В свои девятнадцать лет Кирк уже не был мальчишкой, хотя повзрослеть еще не успел. Тем не менее он выполнял волю отца: заботился о матери и брате. О нем самом позаботиться было некому.
У Кирка с Бонни вошло в привычку подолгу гулять по тихим тропинкам Ковингтона. Впервые после смерти отца у Кирка нашелся собеседник, вернее, собеседница. Медленно прогуливаясь – движения все еще были скованы болью в ноге и ребрах, – Кирк изливал наболевшее.
– Мне следовало знать, что у него что-то не так, – говорил он. За это лето голос его изменился; в нем появилась какая-то хрипловатость, скрывавшая непролитые слезы. – Отец всегда спускался к завтраку в костюме и при галстуке. Помню запах мыльного крема. Л в последние недели перед тем, как… – Кирк запнулся в поисках нужного слова, – это произошло, он выходил в нижней рубахе. И небритый.
– Но ведь полно людей, которые завтракают не побрившись, – сказала Бонни. Ее расстраивало то, что Кирк так казнит себя. Она чувствовала его боль и хотела, чтобы он от нее избавился.
– Но не мой отец, – упрямо возражал Кирк, вспоминая, что Клиффорд Арнольд всегда одевался безупречно и тщательно следил за собой. До того, как приехать тем летом домой из Принстона, он вообще ни разу не видел отца непричесанным или без пиджака. – Да, я должен был понять – с ним что-то происходит. Мне следовало что-то предпринять. Может быть, не надо было уезжать в Принстон и поступать в колледж.
– Но ведь ваш отец учился в Принстоне, – сказала Бонни. Она не хотела говорить ему, что, по мнению врачей, Клиффорд Арнольд когда-нибудь все равно сделал бы то, что сделал. Было бы слишком жестоко сообщать об этом сыну. Но она не хотела, чтобы Кирк обвинял себя в том, в чем не был виноват. – Он хотел, чтобы и вы там учились. Вам не в чем себя винить.
– Если бы только я пригласил его пообедать, – говорил Кирк, – все было бы в порядке. Это был день его рождения. Мне надо было что-нибудь придумать. Что-то особенное…
«Если бы только», – повторял Кирк. Я должен был, я мог, мне следовало – эти слова терзали его измученный мозг. Почему я не сделал? Почему? – на эти невысказанные вопросы он не мог найти ответа, и как бы Бонни ни старалась его разубедить, он по-прежнему винил себя.
Кирк все говорил с Бонни о себе, своих переживаниях, своей вине, своем прошлом, своих недостатках, своих страхах, о том, что никогда не станет таким человеком, каким был отец, что никогда не оправдает отцовских надежд.
– Ведь я даже не могу толком позаботиться о матери, о брате, – говорил он, измученный грубым обращением Скотта и мрачной задумчивостью матери.
– Ну почему не можете, вполне можете, – успокаивала его Бонни. Чем ближе она узнавала Кирка, тем больше он ей нравился. С братом он был терпелив, с матерью – внимателен и чуток. В сравнении с Кирком любой из ее знакомых девятнадцатилетних парней казался ребенком. Кирк же выглядел как мужчина, как человек, который умеет заботиться о других; на жизнь он смотрел так же, как и она сама.
Час за часом, бродя по дорожкам, Кирк делал то, чего раньше никогда себе не позволял – думал о себе и говорил о себе. И это тоже усиливало чувство вины.
– Странно, что вы меня терпите, – сказал Кирк, кляня себя за то, что нарушает все правила приличия. – Всегда презираешь тех, кто разглагольствует о себе.
– Ко мне это не относится, – заметила Бонни. – Мне интересно, когда люди рассказывают о себе.
– В самом деле? – спросил он и, услышав утвердительный ответ, не знал, верить ей или нет. В конце концов он решил, что она так говорит просто из вежливости.
– Я люблю тебя. Я не забуду тебя, – обещал он Бонни, когда Скотт выписывался из Ковингтона. Кирк собирался отвезти брата домой и вернуться – на этом мать настаивала с необычной для себя решительностью – в Принстон, чтобы завершить курс. Скотти вернется в свою школу, которую ему предстояло окончить в этом году, и будет наблюдаться у местного психиатра. Доктор Маршан считал, что возвращение к привычной обстановке благотворно скажется на здоровье котти.
Бонни улыбнулась и от души расцеловала его. Пациенты, а иногда и их родственники, регулярно влюблялись в медсестер; это были издержки профессии, и никто не воспринимал подобные заверения всерьез.
– Забудешь, забудешь, – сказала Бонни. – Уезжая из Ковингтона, люди хотят забыть о нем. И не любят, когда им напоминают.
– Я не такой, – сказал Кирк. Ему было так плохо и так одиноко тем летом. Отца уже нет; брат терпеть его не мог; мать занята собой, и только с Бонни он не чувствовал себя таким покинутым. Только Бонни, казалось, понимала, каково ему. Только Бонни могла ободрить его.
Глава IV
В 1954 году Кирк Арнольд закончил учебу в Принстонском университете и намеревался осесть в Нью-Йорке, где ему уже предложили место в одном инвестиционном банке. Жить он предполагал со своими двумя приятелями, все вместе они собирались насладиться холостяцкой жизнью, а потом, через несколько лет, и остепениться. Но все вышло иначе. По просьбе матери Кирк вернулся домой, чтобы возглавить семейное дело, которое сейчас находилось в руках душеприказчика отца Билла Уоррента и вице-президента фирмы Гордона Марбли.
– Дела обстоят неважно, – откровенно призналась Элисса. За год, прошедший со смерти мужа, она сильно постарела. Было ей сорок пять, но выглядела она лет на десять старше. Кожа на лице стала дряблой, в волосах появилась седина, и вся она как-то погрузнела. Но самым неприятным в ее внешности, на взгляд Кирка, был странный контраст между полуулыбкой губ и застывшим выражением глаз.
– Билл – честный человек и, конечно, хочет нам добра; но он слишком занят своей судебной практикой, – сказала она Кирку. Элисса с детства была приучена полагаться на мужчин. Теперь, когда мужа не было, она отчаянно цеплялась за сына. – Гордон – человек способный, но ему далеко до твоего отца. Он не так печется о деле, как привык твой отец, – и как, надеюсь, будешь ты.