My December
Шрифт:
— Проверь заклятием.
— Что? — со вздохом вырывается.
— Что слышала, — яростно. — Проверь заклятием.
— Но… о чем идет речь? — она хмурится, еще сильнее вдавливая себя в дверь.
— Ты прекрасно знаешь, о чем! — почти кричит. Его щеки пылают, а глаза наливаются нетерпением. — С помощью заклятия правды. Узнай ее!
— Но Веритас — это запрещенное заклятие. Других я не знаю.
— Я о нем и говорю. Проверь, Гермиона!
Она чуть ли не плачет.
Боже, это невероятно —
— Но оно запрещенное! — срывается.
И пальцы, дрогнувши, пытаются поправить подол юбки. Будто длинна имела сейчас значение.
— И что?! Это мое дело, мой выбор. Проверяй!
Походит на зверя. На безжалостного, сурового.
Медленно приближается к ней, излучая волны гнева.
— Оно болезненное, — ее голос опускается на ноты ниже. И становится приглушенно-тихим.
— Да я, блядь, знаю! Проверяй! Ну же!
Его рука с силой впивается в ее запястье, с грохотом ударив его об стену.
Дышит прямо ей в лицо, так неравномерно, потоками.
Если она сейчас же не согласится, он разнесет все тут к чертям. Несносная девчонка. Самой же интересно.
— Что?.. Отпусти меня.
Пытается вырвать руку, однако он еще сильнее сжимает ее.
Никуда не уйдешь. Пока не сделаешь то, что хочет.
Она напугана, весьма. В глазах читается страх, который сдавливал ей горло, мешал глотать и что-либо говорить.
Черт. Ей больно, отпусти.
— Соглашайся. Я не позволю тебе уйти!
— Почему ты распоряжаешься, что мне делать?
Обухом ударяет злость по голове.
Он потерян. Он не знает. Он боится.
Он словно потерял память на тот промежуток времени, когда проводил то время с Марией. Потому что ничего, мать твою, он вспомнить не мог.
Нет, как красиво изводилось ее тело, как она сидела на нем, как его руки шастали по ее телу, он, безусловно, отлично помнил. Но то, как и почему это произошло — одна сплошная дыра.
— Потому что это я!
— Не аргумент.
И вторая рука с грохотом врезается прямо возле ее уха.
Вскрикивает, безумно смотрит. И сердце колотится в груди, отдаваясь шумом на весь класс.
— Я не буду тебя упрашивать, Грейнджер. Пошла и сделала, блядь!
Дрогнула. Попыталась выдернуть руку. Без толку. Без толку.
И ей было страшно. От этих пылающих глаз, от красной плоти, от его слов. И ее раздражала, бесила ее беспомощность.
Как обычно, блин! Он делает, что хочет, а она стоит дура дурой. И ничего, Мерлин, не меняется.
— Это болезненное заклятие.
— Я знаю! Это мое тело, на меня оно будет направлено. Мне решать!
— Попроси кого-то другого.
Ногти
Он наклоняется ближе, вдыхая знакомый запах шоколада. Он проникает внутрь, дурманит голову.
И вспоминается, как он держит ее на своих бедрах, как несет в комнату. Как руки обхватывают ее маленькую талию, врезают в кровать. Как голос грязнокровки разносится по их башне, а затем он заглушает его жестким поцелуем.
Он прикрыл глаза, сглатывая. От этих ебанных-так-вовремя-появившихся-воспоминаний жар ударяет в голову. И больно-приятное чувство скребет в штанах.
Не сейчас, Малфой. Тебе нужна правда, не эта грязнокровка.
Правда.
Собираясь с духом, он пытается так же яростно глядеть на нее. Однако пылкое желание чуть ли не сносит голову.
Ее напуганные глаза. Дрожащее тело, подпрыгивающая грудь.
Не смотри туда.
Не думай об этом.
— Ты вообще слышишь меня?
И голос такой блядски-сексуальный. Такой взволнованный и, в тоже время, рассерженный.
И в ушах шумом стоят ее стоны, его рыки. Когда он, держась за ее волосы, резко имеет ее.
Нога подкашивается, когда она чувствует возвышение в его штанах. Она приоткрывает рот, изумленно глядя в него.
И от его неожиданного порыва становится еще страшнее.
— Слышу, — глухо.
Потому что горло сжимает сильнейший ком.
Хотеть грязнокровку посреди класса. Хотеть ее тогда, когда ты почти ненавидишь ее за то, что она не может сделать маленькую просьбу.
— Ну так вот — попро…
— Нет. Ты говорила, что можешь сделать многое для меня, но отказываешь в такой мелочи.
— Я… — она возмущенна. — Но оно запрещенное. И тебе действительно будет очень больно. Зачем это нужно?
И он уже устал.
Единственное, что ему хотелось, — это понять, почему он тогда трахнулся с Марией. И еще одна вещь — трахнуть теперь ее, эту Гермиону.
— Потому что я запутался. Мне важно знать это. Я, черт возьми, прошу тебя. Проверь, Грейнджер.
И рука отпускает запястье. Он отходит, поворачиваясь спиной.
Раз в жизни попросил чего-то у нее, и что в итоге? Разве так сложно — наставить палочку и произнести заклинание.
— Просишь?
Почти с насмешкой. Почти смешно.
Веселишься, Грейнджер?
— Все, — стоит спиной. — Вали к чертям.
Пусть идет к своему рыжему, к этому психопату-Ленни. Пускай общается с удродом-Поттером.
Пусть валит нахрен.
— Ладно, — ее голос становится чуточку мягче. Но потом, словно вспомнив что-то, она грубо добавляет: — Только потому, что в последний раз ты нормально попросил.