My December
Шрифт:
Девушка почувствовала, как когтевранец до боли сжал ее ладонь, а затем неловко прокашлялся. Его глаза бегали из стороны в сторону, а на щеках играл нездоровый румянец, и мороз тут явно был ни при чём.
— Ленни, ты что-то хочешь мне сказать? — поинтересовалась она, голос прозвучал слишком тихо и неуверенно. Услышав вопрос, парень вздрогнул и громко вздохнул, будто бы набираясь смелости.
— Я хотел извиниться за то… за то, что произошло тогда. Я не знаю, как это вышло, просто я полный кретин, и я пойму, если ты…
— Ленни! — гриффиндорка резко остановилась, карие глаза
Страцкий сдержанно кивнул и вновь уставился вниз, на свои черные ботики, под которыми, словно сахар хрустел белоснежный снег. Он понимал, что не может просить у Гермионы что-то, помимо дружбы, — не после того, как узнал о всех потайных уголках своей души, не после того, что сделал.
Ненависть к себе лежала тяжким грузом на плечах Ленни, она ломала его, почти что втаптывала в рыхлую землю. Демон, сидящий внутри него ликовал, но человек рассыпался на части. Он всегда был рядом, обрывисто шепча, вызывающие дрожь слова. Демон был во снах, его обезображенное лицо озаряла улыбка, а темно-карие, такие знакомые, но, в тоже время, неимоверно чужие глаза, лихорадочно блестели. Он заходился в хохоте, а затем замолкал, и это молчание казалось отчаянным. Демон продолжал улыбаться ухмылкой, похожей на оскал. И Ленни готов был поклясться, что если бы смерть могла улыбаться, то улыбалась бы именно так.
Не по-людски. Холодно и до безобразия надменно.
Его демон показывал свою власть над ничтожным мальчишкой, пробирался под кожу, заставлял измучено орать до хрипа в горле. Его демон, который с каждым днем становился все сильнее, подпитываемый яростью и страхом.
— Ленни, я… — знакомый голос словно привел в чувства. По коже прошел ряд мурашек, будто бы крошечные осколки разбитого зеркала глубоко вошли в плоть. Когтевранец не стал дослушивать сестру, через миг он уже стоял перед ней, тяжело и хрипло дыша.
— Пошла нахрен отсюда, Мария, — рыкнул он, словно дикий лев, увидевший давнего врага. Его сердце колотилось как бешеное, сумасшедший ритм отдавался в висках, руки дрожали, из-за чего он их плотно прижал к штанам.
Когтевранка испуганно дернулась, часто хлопая своим длинными, золотыми ресницами, губы подрагивали, а слова застряли в горле, так и не прозвучав вслух.
Ленни оторопело посмотрел сначала на сестру, потом на удивленную Гермиону, выпустившую его ладонь, и приглушённо простонал. Парень устало потер глаза, пытаясь успокоиться.
— Мерлин, прости, — девушка продолжала стоять, словно статуя, застыв на месте. Она бы хотела ответить, но не могла.
— Чёрт возьми! — почти прошептал он, готовый, как последняя тряпка разрыдаться прямо здесь, у всех на виду. Что дальше, Страцкий? Убьешь всех на кого зол, не сумев подавить ярость? Как бы ни так. — Герм, — он виновато покосился в ее сторону, — нам нужно поговорить.
Шатенка рассеянно кивнула, смотря, как Мария удаляется в сторону “Трех метел”. Немного потоптавшись на месте и бросив испуганный взгляд на гриффиндорку, парень последовал за сестрой.
***
Девушка без малого уже час шлялась по заполненной радостно-возбужденными людьми деревушке, вслушиваясь в окружающие ее
Ей бы пора согреться, выпить горячего шоколада и закутаться в теплый плед. Но гриффиндорке было плевать на то, что после такой “прогулки” она запросто может слечь с ангиной. Ей не больно, не холодно, а замерзшие конечности упрямо продолжают ковылять вперед. Словно безвольная кукла, уже не чувствует н и ч е г о. От собственных мыслей захотелось улыбнуться сквозь слезы.
Гермионе почти удалось выбросить поведение Страцкого из головы. Все спокойствие и бесстрашие, которое она испытывала ранее, улетучилось, на замену пришел откровенный, что ни на есть самый настоящий, окутывающий душу, страх. Нет, не за себя, а за Ленни. Ведь он даже контролировать себя не может — просто марионетка в руках своего больного сознания.
Слева о чем-то оживленно спорила толпа слизеринцев: кто-то повышал голос и яро жестикулировал руками, кто-то делал очередную затяжку сигареты, выдыхая ментоловый дым через полураскрытые губы, кто-то со скучающим видом облокотился на ветхие стены домов.
Гермиона прищурилась, в надежде увидеть светлую макушку, острые, словно выбитые из камня скулы и надменное идеальное лицо. Но нет, горя и любви всей ее жизни видно не было.
Девушка до боли закусила губу и уныло пожала плечами. Почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд, староста вновь повернулась в сторону змеиного факультета. Блейз задумчиво посмотрел на нее, карие глаза, выглядывающие из-под густых бровей как-то вымучено уставились на гриффиндорку. Спустя несколько секунд мулат еле-заметно для других покачал головой, как бы говоря: “Нет, Грейнджер, Малфоя тут нет”.
Гермиона выдохнула, густой пар растворился в воздухе. Она смущенно улыбнулась, по уши зарываясь в свой вязанный шарф, подаренный мамой на четырнадцатилетие. Старая, потрепанная, вся в зацепках, невзрачная серая вещица, которая так много значит для девушки.
Вспомнились тихие вечера в домике у озера, когда слышен был лишь треск огня в старой печи, и ненавязчивое кваканье жаб перед грозой, сливающееся с журчанием воды, и пронзительным кряканьем селезней. Какофония звуков вовсе не раздражала, а даже напротив — успокаивала. Гермиона помнила, как крепкие руки отца бережно подхватывали тогда еще маленькую девчушку, которая сладко сопела под тарабанящий за окнами дождь, и даже негромкие раскаты грома вдали не могли ее потревожить.
Мерлин, как же она скучает: не выносимо, до боли в сердце, до сжатых в крепкий кулак пальцев, до влаги, которая так и норовит скатиться по щекам.
Но поддаваться слабости не было ни сил, ни желания. За этот год ей пришлось пережить уйму страшных событий и самое жуткое еще впереди.
Она замечает его и сразу же останавливается.
Плечи согнуты, в тонких пальцах недокуренная сигарета, глаза прикрыты, а отросшие волосы небрежно растрепанны. Делает очередную затяжку, чувствуя как кружится голова, затем еще одну, стряхивая на белоснежный ковер пепел. Она неподвижно стоит, громко дыша.