Мы и наши родители
Шрифт:
– Патияй, - удрученно произносит Алеша и бежит к калитке. Папа наблюдает за ним.
Алеша с ходу, толчком, открывает калитку, пробегает мимо лейки и прямо к "скорой помощи":
– Бабуська, леицьку!
– А ты куда ее девал?
– бросает свою грядку бабушка и спешит навстречу.
– Патияй!
– огорченно разводит ручонками Алеша.
– Ну, пойдем поищем!
– и, взяв Алешу за руку, бабушка ведет его к калитке, около которой стоит "потерянная" лейка.
– А это что?
– показывает бабушка на лейку.
– Леицька!
– обрадованно хватает ее Алеша и тут же, берясь
– Акой, пазянстя!
– и та с готовностью открывает ему калитку.
Улыбающийся Алеша мчится к папе.
"Вот как тут быть?
– думает папа.
– Алеша только что сам открывал калитку, а тут попросил бабушку. Мог бы сам найти лейку, а это сделала бабушка. А если так всегда и всюду? Если никакие обстоятельства не заставят его самого "решать задачи"? Если всегда рядом будет для этого "бабушка"?
К полутора годам мама сшила Алеше несколько трусиков, коротеньких, на резинке, а спереди на каждые трусики пристрочила красный треугольничек.
– Ну-ка, давай найдем, где тут красный треугольничек!
– предложила утром мама Алеше, но положила (хитрая какая!) трусики так, что ничего красного не было видно. Алеша стал искать красный треугольничек. Поднял трусики, но под ними на кроватке тоже ничего не оказалось.
– Куда же он девался?
– удивленно сочувствовала мама Алеше. И Алеша полез в трусики. Не залез ли треугольничек внутрь? И там ничего не было. У Алеши даже складочка на лбу от сосредоточенности. И вдруг круглая Алешина рожица расплылась в улыбке.
– Насёй!
– протянул он маме трусики, крепко ухватив их за красный треугольничек.
– Не спрячется он теперь от нас, - тоже улыбается мама.
– Мы его вот так положим, - укладывает трусики отметинкой наверх. Ножки уже Алеша умеет протягивать, чтобы помочь маме надеть штанишки, но теперь мама не подтягивает их наверх, а говорит Алеше:
– Давай-ка штанишки подтянем! Берись за резинку! Раз-два! И готово!
– Алеша серьезно тянет на животик резинку.
– Где у нас красный треугольничек?
– спрашивает мама.
– Пуицьки (на пуговичке), - это бабушка называет Алешин пупочек "пуговичкой". Но теперь это "обозначение" пригодилось. Алеша запомнил, что красный треугольничек на "пуговичке", и на другой день долго сидел утром на кровати и крутил свои трусики так и сяк. Но надел трусики самостоятельно. Правда, потом он частенько еще предпочитал бегать голеньким, чем надевать трусики, а если ему досаждали: "Надень!" - он просил это сделать кого-нибудь из старших. Все-таки вначале трудновато было справиться со штанишками. То две ноги попадут в одно отверстие, то не найдет Алеша, куда совать вторую ногу. Но через месяц-полтора уже не только снять трусы, но и надеть их стало для Алеши сущим пустяком.
Воскресное утро проходит в обычных будничных хлопотах: папа с Алешей убрали свои кровати, принесли воды, сделали еще кое-какие дела "по хозяйству". По дороге остановились у турников и минуту-две позанимались на них. После
– Сейчас картошка дожарится, и будем завтракать, - говорит мама.
– Ты пока разверни плавленый сырок!
Алеша влезает на стул и сосредоточенно принимается за работу. Вот обертка снята, сыр лежит на тарелке, ароматный, вкусный. Не удержавшись от соблазна, Алеша тянет сыр в рот.
– Подожди, Алешенька, сырок будем есть вместе с папой. А сначала картошку поедим, - останавливает его мама.
Алеша, помедлив секунду, нехотя кладет сырок на тарелку, немного огорченный слезает на пол и бежит к папе.
– Папа, идем!
– зовет он папу и тянет за руку в кухню. Но картошка еще не готова, и папа с Алешей успевают принести масло, нарезать хлеб и еще помочь маме кое в чем.
Бабушка Дина тут же готовит завтрак для своих "больших детей": дяди Володи и тети Тани - и наблюдает за Алешей. А Алеша снова на скамейке у плавленого сырка, не сводит с него глаз.
– Мама, маа-инький кусёцек?
– и Алеша складывает щепоткой два пальчика. Слово "маа-инький" он произносит таким трогательный тоненьким голоском, что бабушка не выдерживает:
– Лена!
– обращается она к маме.
– Картошка когда еще изжарится, а ребенок будет ждать, нервничать. Покормите его - он успокоится.
– За пять минут от голода еще никто не умирал. Даже медицина не знает таких случаев, - говорит мама, - пять минут потерпеть тоже надо уметь...
Наконец картошка готова, мама ставит сковородку на стол и часть откладывает Алеше на тарелку. Теперь не до спора, Алеша, надувая щеки, студит свою картошку и, поддев вилкой кусок, осторожно подносит к губам. Картошка на сковороде заметно тает. Аппетит у всех завидный. Покончив со своей порцией, Алеша "берет на буксир" папу с мамой, и сковородка быстро очищается.
Чай еще горяч, и, пока он остывает, мама намазывает масло на хлеб, а Алеша приподнимается и пытается через весь стол дотянуться до печенья. Животиком он опрокинул свою чашку: лужа на столе, лужа на полу - беда! Алеша наш в слезы.
– Что ж вы смотрели? Ребенок чашку близко к краю поставил, надо было отодвинуть!
– замечает сердито бабушка.
– Нет, он должен смотреть сам, - отвечает папа и этим совсем выводит бабушку из себя.
Но это только начало сраженья, легкая перестрелка. Главная баталия начинается после того, как папа говорит, что Алеша больше чаю не получит. Тут не выдерживает даже Алеша, очень мужественно ходивший за тряпкой и вытиравший лужу. Утихнув было, он вновь громко плачет, и это дает бабушке право идти в атаку.
– Но он же хочет пить, тем более после картошки! Дайте ему чаю!
– Свой чай он разлил. Пусть теперь пьет воду, - не отступает папа.
Алеша, видя бабушкину поддержку, заливается пуще прежнего.
– Черт знает что такое!
– хлопает дверью дядя Володя.
Сражение в полном разгаре. Нам припоминается все, делаются самые ужасные предположения и предсказания.
И чай у нас уже остыл, и Алеша перестал плакать, заедая свое горе печеньем без чая, а бабушки все продолжают возмущаться. И чудесное, солнечное воскресное утро потускнело, померкло. Настроение у всех испорчено...