Мы и Они. Краткий курс выживания в России

Соловьев Владимир Рудольфович

Дальше начинаются выборы. За кого голосовать? Смотришь, «Яблоко», Явлинский – замечательно. А рядом с Явлинским СПС, который говорит с нами, как будто это мы, идиоты, просрали все выборы. Эспээсовца видеть всегда легко. Он замечательно одет, у него все хорошо, видно, что недавно он был у какого-нибудь модного дизайнера. Видно, что ему страшно неудобно, потому что он только что из солярия и по дороге в Дубаи. Либо только что из Дубаи по дороге в Сочи. Либо только что из Сочи по дороге в Лондон, на форум – там демократы собираются. Он всегда ножку отставляет в сторону и объясняет нам, идиотам, как надо жить, и что мы не можем вам принести демократию потому, что вы, идиоты, до нее никак не созреете.

И пока вы все не выйдете на площадь и не скажете: «Дайте демократию!», они не придут, так и будут в Лондоне мучиться. Но тогда почему, когда я говорю: «Борис Ефимович, ты можешь в три часа на передачу?», он мне отвечает: «Володь, я не могу, у меня в три часа в Кремле встреча». Да, это важно, для оппозиционера это очень важно вовремя быть в Кремле. Вдруг не так поймут. Мы с вами так смеемся, нам так весело, они такие плохие, такие

гадкие, такие противные. И мы с вами уверены, что политика – дело грязное, мерзкое, и в России никогда в жизни народ не имел никакого отношения к реальному управлению государством. Но ведь они такие потому, что мы с вами позволяем им быть такими. Но вот вы, когда ходите на выборы, за кого голосуете? Ведь это вы мне говорите: «За кого голосовать? Нет же ни одной партии, которая хотя бы более-менее отвечала нашим представлениям о жизни». Конечно, нет. А откуда ей взяться? Ведь мы с вами убеждены, что партия – это плохо. У нас есть с вами исторический опыт, который говорит: «Никогда в жизни ни одна партия ничего в России не решала». Партия – это ход к кормушке. Партия – это возможность отбить наезд, поэтому любой бизнесмен стремится только в ту партию, которая отобьет его от наезда. И он относится к партийным взносам точно так же, как относился до этого к выплатам бандитской «крыше». Точно так же: «Разрешите сдать партийные взносы? Ой, что-то у вас лицо знакомое». – «Да, я раньше чисто у солнцевских был, а теперь мы, это, типа, тут все партийные». – «Сморкаться, что ли, научились?» – «Пока нет. Это на партийной школе в следующем месяце». – «Понятно». Никогда не спрашивайте людей, ставших чиновниками, чем они занимались в лихие девяностые. А то в голове сразу начинают до боли знакомые песни звучать: «Владимирский централ, ветер северный». Они по старой привычке вытирают слезу рукавом и говорят: «Девяностые? Да попадись ты мне в девяностые...» Чувствуешь – богатый жизненный опыт у человека.

Но мы же со всем этим легко смирились. Мы же, когда возникают проблемы, бежим не к юристам. Мы не обращаемся в суд. Мы ищем приятеля-чиновника, мы ищем приятеля-милиционера, мы ищем приятеля-налоговика, мы ищем приятеля-гаишника, который позвонит и договорится, который поможет, который отобьет, который решит.

По-другому мы не умеем.

Наша и ваша Родина

Обращали внимание, как странно устроена наша жизнь? Когда случаются проблемы, ты вспоминаешь все, что у тебя было до этого, и вдруг осознаешь, что иначе и быть не могло. Ведь ты чувствовал, что это случится, ведь тебе сердце подсказывало. Ты понимал, что другого-то и не будет. И ты приходишь домой, смотришь на своих детей и жену и думаешь: «Господи, зачем мне это все надо? Зачем я здесь? Да продать все к чертовой матери и уехать из этой страны». Ты не хочешь ассоциировать себя с этой страной, которая относится к своим гражданам хуже, чем к падчерице. И ведь появляются умничающие подонки, которые говорят: «Не смейте называть нашу Родину – эта страна!» И такое сытое мурло в моей передаче говорит: «А вот вы мне скажите! Вот вы, Хакамада, вот вы, Немцов, вот вы, Новодворская, за что вы так нашу Родину не любите?» Какую вашу? У вас с ними разные Родины. У нас разные Родины. Их Родина – это страна палачей. Их Родина – это страна предателей и мерзавцев, которые любой власти были готовы лизать задницы, лишь бы только стать ее частью. Их Родина не создавала великой литературы, она травила ее статьями. Их Родина не писала великих музыкальных произведений, но легко писала о космополитизме, звучащем у автора. Их Родина ни одной ракеты не построила, но немало ученым закрутила руки назад.

А есть наша Родина, мы ее называем малой, но, если объединить их всех, то выяснится, что Родина-то отнюдь не малая, она покрывает всю великую Россию. И эту малую Родину мы всегда несем в себе, мы пытаемся ее оградить, и мы все время Им проигрываем. Мы ведь знаем, что в конечном итоге Они сильны, Они подлы, Они аморальны, и Они сильнее нас. Нас так много, Мы такие хорошие. Но у нас всегда ощущение, как будто поздно вечером встречаешься на улице со стаей бродячих собак. Да, если бы с тобой были рядом все твои друзья, то ты этих шавок и не заметил бы. Да Они бы вообще побоялись к тебе подойти. Но, когда приходит беда, ты всегда один, и эти пираньи на тебя кидаются. В их чиновничьих глазах читается такая уверенность в легкости обращения тебя в лагерную пыль, что в тебе срабатывает генетическая память, и ты соглашаешься. Да, я лагерная пыль. И ты понимаешь, что на самом деле жизнь твоя никому в нашей стране не нужна. Что никто и никогда не позаботится о твоих детях, о твоей жене, о твоих родителях. И ты думаешь: «Господи, почему я не увел деньги за границу. Господи, почему я не закопал их в саду, почему не переписал все на маму, почему я не оставил друзьям. Ладно, пропаду я один, но они-то за что?»

Ответ всегда прост: а потому, что так хочется! Потому что мы холопы, отданные им, потому что мы для них ничего не значим, потому что мы никогда и нигде не будем хозяевами. Отчасти потому, что мы себя хозяевами и не ощущаем. Ведь мы всегда чего-то боимся. Мы всегда чувствуем себя виноватыми. Мы не допускаем мысли, что нам позволительно сражаться за свои права. Когда я пользуюсь тем, что работаю на радио, когда у меня сердце разрывается от боли, я начинаю кричать о том, как подонки поступают с моими друзьями. Но я понимаю, что это одинокий глас вопиющего. А мне так хочется, чтобы люди знали, что в своей беде они не одиноки. Но всегда найдется какой-то мерзавец из соседей, который позвонит и скажет: «А что это вы им помогаете? А что это вы? А вы знаете, а у меня вот тоже аналогичный случай, а мне никто не помог». И что, все так безрадостно, все так плохо, и все так и закончится?

Когда случился Беслан, Наташа Синдеева решила, что надо собрать денег хотя бы среди ребят,

работающих на нашей радиостанции, и как-то помочь детям, которые пострадали в этой жуткой трагедии. Должна была приехать девочка, которая работала в Беслане. Она звонила по телефону, рассказывала о новостях. Я в тот день работал в эфире и сказал, что приедет человек, который может непосредственно оказаться на месте события и помочь деньгами. И пошли люди. Разные: известные артисты, гламурные персонажи, милиционеры, люди в оранжевых жилетах дорожных рабочих и очень богатые миллионеры. Все стояли в этой очереди и чувствовали себя виноватыми. Хотя лично они не несли никакой ответственности за эту трагедию. Они принесли много денег, там было больше миллиона долларов, наверное, полтора миллиона. Деньги были очень разные: были деньги из копилки мальчика, тридцать два рубля, которые он принес и сказал: «Купите, пожалуйста, игрушку какой-нибудь, нет, какому-нибудь мальчику». Были люди, которые приносили сотни тысяч долларов – просто привозили и отдавали. Они не хотели оставлять ни своих имен, ни званий, это было неважно. Важным было желание помочь.

А потом, когда я говорил с Димой Савицким, он мне сказал: «Володь, слушай, если на нас наедет налоговая, ты поможешь отбиться? Ведь мы же такие деньги собрали». Я сказал: «Помогу». Скажите, в какой еще стране такое возможно: люди дают деньги на объективно благое дело, а рядом вьются грифы и смотрят, как бы наказать тех, кто пытается помочь? И это все одна страна. Это все одна страна. Потом ко мне приходили ребята из антитеррористического центра. Они долго получали согласование и рассказывали о том, как это было и как гибли их товарищи. А потом я слушал на «Эхо Москвы» о том, как все, оказывается, происходило не так. И читал «Новую газету». А там было написано о том, какие мерзавцы те самые ребята, которые стояли и своими телами принимали пули, чтобы можно было вынести детей. Это все одна страна. И это каждый из нас, это все мы. Это каждый из нас, в ком живет белое и черное. Но почему-то чем выше мы поднимаемся, тем больше побеждает черное. И если человеку на самом верху вдруг удается проявить свое человеческое достоинство, ему все равно не хотят верить, и смотрят на него неодобрительно, и считают, что все равно рано или поздно он проявит себя. Рано или поздно.

Очень сложный и непонятный вопрос: почему мы такие? Почему мы себе не верим, почему мы себе все прощаем? Ведь дома мы всегда лучше, чем вовне. Мне говорят: «Вокруг одни воры, мерзавцы, подонки, никому нельзя верить». А я спрашиваю: «Обернитесь и посмотрите, посмотрите по сторонам. Вот ваши друзья – среди них больше хороших людей или плохих?» – «Конечно, хороших». – «Тогда откуда появляются плохие?» Мне говорят: «Владимир, все воруют». Я спрашиваю: «Вы воруете?» Они говорят: «Нет, мы не воруем». А кто тогда все? Мы привыкли обвинять их. А сами мы? Спрашивали ли мы себя, почему ты, скотина, не пошел на выборы? Ну, это же противно, гадко, и не за кого голосовать. Хорошо. Но раз ты не пошел на выборы, от этого что, появилось, за кого голосовать? Ты не пришел на выборы, не проголосовал, и что, в Думе появились пустые места? Ты не пришел на выборы и не проголосовал, в Думе не появились пустые места, но разве жизнь в стране улучшилась? Нет. «Де-факто» ты политически эмигрировал, «де-факто» тебе наплевать, что происходит с твоей страной. А когда тебе станет не наплевать, нужно вспомнить фразу одного монаха-пилигрима, жившего в средние века и совершившего паломничество в Иерусалим. Он сказал, что отправляющемуся в Иерусалим необходимо три мешка: мешок денег, мешок везения и самое важное – мешок веры.

У меня был личный опыт строительства политической партии. Все происходившее в девяносто восьмом году было настолько омерзительно и ужасно, что мы с друзьями решили, что так больше нельзя. Невозможно. Мы начали собираться, нас становилось все больше и больше, мы сделали открытую партию. Я вложил в этот проект тысяч восемьдесят долларов и понял, что больше не могу видеть этих людей, меня тошнит. А тошнило меня от того, что ко мне приходили люди и говорили: «Володь, знаешь, очень хочется стать секретарем московского отделения». Я говорю: «Слушай, ты знаешь, я тут нашел пару коммерсантов. Давай с ними поговорим, денег соберем – надо партийную кассу пополнять». Он говорит: «А я хочу московскую область возглавить партийную». Другие говорят: «А в Красноярске у нас отделение будет?» Они сразу стали строить долбаную КПСС. И я нюхом чувствую, я вижу, что этот пресловутый чиновничек в каждом из нас потихонечку начинает прорастать.

За что я так ненавижу все эти молодежные организации? Почему я не могу видеть всех этих «Наших», эту «Молодую гвардию», «лимоновцев», эспээсовцев, неважно кого? Я вижу в них гордость не от того, что у них есть идея, а от того, что они близки к кормушке. «Мы лучше потому, что мы члены какого-то объединения». Ну, как им объяснить, что все это уже было. Как им объяснить, что лучше от этого человек не становится. Наверно, это невозможно. Наверно, они такими рождаются. Наверно, у них что-то происходит на генном уровне. Должно быть, произошла какая-то нелепая ошибка природы и появилась новая порода человека: «чиновник экстраординариус». Не все такие. Совсем не все. Зачастую абсолютно случайно наверх пробиваются вполне вменяемые, нормальные ребята, которые искренне пытаются что-то изменить. Но все они декабристы, и в России это уже было. Они все понимают, что народ-то плох, народ-то не понимает, народ-то не готов, и ему-то надо помочь, поднять его до высот. Масло, что ли, дать, петли смазать, а то... Поднять народ надо до высот интеллектуалов. А народ не хочет никуда подниматься. Да и как ему подняться? Все же поставлено с ног на голову. Верховный правитель хочет, чтобы народ поднялся, а на что будет жить чиновник, он подумал? Он отдает приказ. И что же – чиновники, которые взяли власть в стране в свои руки, побегут мигом исполнять эти приказы? С какой такой радости? У них что, нет семей? Не объяснять же им жене, почему у нее не будет новой шубки и почему они не поедут отдыхать?