Мы идем на Кваркуш
Шрифт:
— Ванька, сейчас же слезь с гривы! Сашка, не гони коня!
Когда лошади взяли ритм и пошли спокойно, Борковский приостановился и неожиданно спросил:
— Почему, говорите, с такой спешкой выходим? Объясню, только наперед вы мне ответьте, господа горожане: знаете ли, почем фунт мяса? Да не того мяса, что в магазинах...
Мы ничего не поняли. Учитель явно иронизировал. Загадочно хмыкнув, он заключил:
— Не знаете вы пока... А рано пошли вот почему. Дружная нынче весна была. Паводок спал быстро, реки вошли в берега. Спала вода, значит, можно гнать на поляны скот. Нынче выходим на пятнадцать дней раньше! А что это значит? На полянах — это у нас так называют альпийские луга — телята прибывают в весе по восемьсот, девятьсот граммов в сутки. А если давать животным соль, то будут прибывать еще больше. Теперь давайте считать. Только наш колхоз в это лето отгоняет сто двадцать голов. А всего из шести колхозов на Цепелских и Язьвенских полянах будет пастись около семисот голов молодняка. Вот и прикиньте, во что обойдется потерянный день...
Борковский засмеялся.
— Да полно подсчитывать! Я скажу: если мы потеряем только один день, то потеряем сто двадцать килограммов мяса, два дня — двести сорок, полмесяца — тонну восемьсот! Это значит, колхоз не досчитается три, три с половиной тысячи рублей. А если взять в объеме шести колхозов? Сто тысяч убытку! Вот какая тут арифметика, вот что значит выйти на пятнадцать дней раньше!
Прошли немного молча — мы, пораженные таким внушительным эквивалентом, Серафим Амвросиевич, занятый своими мыслями. И вдруг он снова засмеялся:
— Но вы еще узнаете, почем фунт мяса!..
Окольная дорога вывела к глубокому оврагу, словно рвом опоясавшему село. За оврагом, за перекошенной изгородью, пыльной улицей начиналась деревня Ванино. Ребята спешились у старого дома с выцветшей вывеской «Сельмаг». На крыльце магазина поджидал нас ушедший раньше Александр Афанасьевич. Он горестно покачал головой и сказал, что в магазине шаром покати — ничего нет, кроме пряников.
Делать было нечего, и мы с Борисом купили на свой пай мешок пряников. Ох, уж эти пряники! Если бы мы знали, насколько непригодны они для тяжелой дороги.
Ночное шествие
В ванинских поскотинах мы отобрали сто двадцать телят-годовиков. Всякие тут были телята: упитанные, с крутыми сытыми боками; худые, с рахитично расставленными тонкими ножками. Но отобрали — не значит, что взяли.
Телят загнали в сарай, а потом в узкие двери выгоняли обратно по одному. Каждого осматривали отдельно. Все нужно было учесть, все подметить заранее. Хромой или отощавший теленок не осилит трудного перехода по тайге. Осматривать, а заодно и еще раз пересчитывать, помогали все. Иногда Борковский взмахивал рукой, и тогда Патокин перекрывал выход засовом. Начинался подробный осмотр и прощупывание подозрительного теленка.
— Дойдет! — деловито бросал не по-детски серьезный, похожий на маленького мужичка Гена Ваньков.
— Законно дойдет! — подтверждал Юрка Бондаренко, не особенно задумываясь над сказанным. Александр Афанасьевич не имел твердого слова, смотрел больше на Серафима, и, если тот согласно кивал головой, теленок проходил.
И из этих, уже отобранных, Борковский еще выбраковывал слабых. Не помогли ни плачевные просьбы доярок, ни требования зоотехника. В стаде осталось сто четырнадцать. И — точка.
— За этих отвечаю, за каждого! — твердо сказал Борковский, расписался в журнале приемки и пошел прочь.
Пока занимались отбором, совсем свечерело. В этих краях наступило время белых ночей, однако откуда-то надвигалась тьма. Я осмотрелся и увидел ползущую с востока тяжелую сизую тучу. В безветрии туча быстро растекалась по горизонту, сгущая земные тени, обволакивая дали мраком.
— А что, Абросимович, быть грозе? — не то спросил, не то для себя отметил Александр Афанасьевич, вымеривая глазами тучу. Патокин для удобства, как, впрочем, и все в Верх-Язьве, называл Серафима Амвросиевича просто Абросимович.
Борковский даже не взглянул на тучу.
Первый отрезок пути — восемнадцать километров — нужно пройти сегодня, какая бы ни была погода. Тут дело не только в желании. Уходя из Верх-Язьвы, мы надолго расставались с полями и лугами. Теперь не часто будут попадаться открытые места, где можно покормить телят. Каждое такое кормовое место известно скотоводам и имеет свое название. На них мы будем делать привалы. Абросимович планировал ночью прийти на Деняшер.
Переход от Верх-Язьвы до Ванино был как бы «пристрелочным». Выяснилось, что грузы во вьюках распределены неравномерно. Одни мешки оказались слишком тяжелыми, другие — легкими. А у нас были разные по силе кони, разные по весу и по габаритам вьюки.
Время не ждало, и Абросимович сказал:
— Ты, — он указал на меня. — И вас пятеро, — указал на самых маленьких. — Останетесь перекладывать вьюки. Остальные погонят стадо. Встретимся на вырубе... Считая вопрос решенным, Борковский тут же отдал указания Патокину, Борису, продиктовал ребятам-гонщикам обязанности и громко, протяжно крикнул:
— Хо-о-одом!
Не только укладывать вьюки, но и просто ездить верхом мне почти не приходилось. Но беспокоился я зря. Борковский знал, что делал. Здесь от меня требовалось только поднимать да ворочать.
На лужайке, подле избушки доярок, ребята мигом развалили весь наш походный скарб. Ведра, котелки, кружки, мешки с сухарями, с крупой, рюкзаки с сахаром, груды консервных банок, одежда — все это беспорядочно лежало на траве. Ребята не суетились, попусту не толкались, и работа спорилась. В каждом движении их чувствовались сноровка и знание дела.
Я тоже набивал всякой всячиной мешки, вытряхивал, перекладывал, снова набивал. Вспотел, но ребята не давали передышки.
— В ведро положите другое ведро, а в то ведро — котелок сверху, в котелок кладите кружки, в кружки — ложки... — подсказывал Валерка Мурзин. Валерка подвижный и быстроглазый, пухлые его щеки пышут здоровьем. На нем дырявые резиновые сапоги, залатанные на коленках штанишки и тесная, с прикрученными на проволку пуговицами фуфайка. Валерка большой оптимист, он «чхал» на дырявые сапоги и на тесную фуфайку тоже. Свои многочисленные восторги сопровождает неизменным восклицанием:
— Ух, гад, чинно!
— Этот вьюк на Машку, тот вон — на Сивку... На Сивку, на Сивку... — тараторил Миша Паутов и дергал за рукав то меня, то Валерку.
Сбросив шапки, посапывая от натуги, пытаются перехватить жесткой прорезиненной лямкой неподатливый вьюк Витька Шатров и Юрка Бондаренко. Они всегда вместе, только, наверное, следует первым называть Юрку, а уж потом Витьку. Рыжеголовый Юрка покруче нравом и заметно влияет на Витьку.
— Дай-ко я поднажму, — искусственным баском говорит Юрка, плюет на ладошки, упирается ногой в мешок и тянет лямку, отчего лицо и шея его начинают краснеть.