Мы идем на Кваркуш
Шрифт:
Здесь же присутствует в качестве наблюдателя Сашка-Дед. Непонятно, почему Абросимович оставил его с малышами. Ему тоже предназначена лошадь, и он терпеливо ждет, когда мы забросим на нее вьюки.
Давно скрылись из виду телята и гонщики, не слышно стало мычания, потонули, затерялись в глухой пойменной низине громогласные окрики Абросимовича! Но вот готовы и мы. Компактные вьюки лежат на седлах плотно, убористо. Вьюки стали меньше, хотя в них вошла еще и верхняя одежда. С особой бережливостью ребята упаковали ящик с красками. Обернули его фуфайкой и положили в мешок с сухарями. Раньше он никуда не входил, а сейчас и места немного занял, и углы не выпячиваются. На лошадей вьюки грузили общими силами с высокого крыльца избушки.
Я не решился ехать на Петьке и привязал его арканом за седло спокойной Юркиной коняшки Маши. Не слишком обремененный грузом, Петька для порядка покуражился, потанцевал и с богом двинул. Свежие, незаезженные кони взяли резво, поспешая за сильной гнедой кобылой Сивкой. Уже за сараем Юрка, стесненный вьюками, неловко обернулся в седле и крикнул:
— Идите по следу. На вырубе подождем!
По дороге меня накрыл дождь. Небо сплошь затянуло, стало темно. Вдруг ослепительно белая ветвистая молния расколола тучи, и, сотрясая землю, раскатисто загрохотал гром. Словно в открывшиеся трещины, с неба хлынул поток воды. Крупный холодный дождь бил в спину ощутимой тяжестью. У меня не было с собой ни плаща, ни накидки. Хорошо хоть в кармане нашелся целлофановый мешочек. Завернул в него документы и курево.
Пожалуй, не меньше часа брел я под проливным дождем, боясь потерять конный след, пока, наконец, не подошел к лесу и не спустился по вырубу в глубокую и узкую долину первой на нашем пути горной речки Северного Пулта. Здесь поджидали ребята, уже успевшие развьючить лошадей. Стадо еще не подошло.
Дождь в лесу — это двойной дождь. С намокших ветвей, с трав от малейшего прикосновения осыпаются брызги. Поэтому мы и не спасались от дождя: облитому из кадки не страшны капли. Беспокоило другое — намокали продукты. Мы еще могли спрятать сахар, растолкав рюкзаки с ним по ведрам, а вот хлеб и сухари не спасали ни двойные мешки, ни клеенки. Мешки с хлебом, как губка, впитывали влагу и набухали.
В первый же вечер пропали закупленные нами пряники.
Мешок сделался мягким, сладкое ванильное тесто обильно проступало сквозь редкую холстину. Еще недавно этот мешок притягивал взгляды ребят. Сейчас на него никто не смотрел.
Ровно, утомительно шумел под дождем лес. Мы расположились под елками, напряженно вслушиваясь в этот однообразный, монотонный шум: не идет ли стадо? И вот донесся отдаленный треск валежника, топот и мычание. Стадо двигалось в сторону Пулта заросшей долиной ручья.
С головными телятами вышли на поляну Александр Афанасьевич и Борис. Оба они, хотя и были в плащах, выглядели не суше нас. У Бориса из-за голенищ сапог выплескивалась вода. На Патокине все хрустело, шуршало, грубый брезентовый плащ топорщился коробом. Он подошел к мешкам, укрытым войлочными потниками и клеенками, выжал шапку и вздохнул:
— Если дождь не перестанет, запоем Лазаря...
Патокин переживал вдвойне: еще в Верх-Язьве его избрали завхозом и шеф-поваром. Поручая Саше эту заботу, Абросимович освободил его от всех прочих дел во время стоянок.
Не без труда взвалили на седла заметно потяжелевшие мешки и спустились к берегу бурлящего Пулта.
Северный Пулт, как и все последующие реки на нашем пути, — приток Язьвы. Он не широк, мелок, но до того быстр, что камень, брошенный в него, долго не тонет и скачет по упругим струям, подобно мячику. Со дна там и тут торчат круглые отшлифованные голыши.
Телята сгрудились на берегу. Абросимович осмотрел переход и приказал отбить от стада нескольких рослых животных. Смелее других вел себя бодливый белолобый бычок, с тупыми короткими рожками и толстыми сильными ногами. Его и еще пятерку телят посильнее мы оттеснили к самой воде. Борковский по камням перескочил на другой берег.
— Пробуйте! — крикнул он.
Отобранные телята, зайдя по колено в воду, остановились, зафыркали. Белолобый понюхал воду, сделал еще шаг. И тут какая-то сила подстегнула животных — задрав хвосты, они решительно двинулись наискось русла, широко расставляя ноги, скользя по галечнику. Не успели они взобраться на противоположный крутой берег, за ними ринулись остальные. Борковский торжествующе улыбался.
Мы шли на восток по узкой малохоженной просеке, которую здесь называют вырубом, среди замшелого древнего леса. В голубоватом мраке призрачно вырисовывались островерхие ели. Над растянувшимся стадом колыхался туман — мокрые разогретые спины животных парили. Дорога круто забирала в гору. Кони грузно переступали по влажной, мягкой земле. По вырубу, даже в горах, то и дело попадались болотины.
Дождь затихал, освобождалось от туч небо. Тучи плыли над лесом в два этажа — тяжелые, дождевые — так низко, что местами закрывали верхушки деревьев. Выше их медленно плыли серые тучи. Они были легки, прозрачны, и среди них проблескивали неяркие звезды. Гроза проходила стороной. Мы прислушивались к отдаленным глухим раскатам грома и радовались: может быть, нам не придется «петь Лазаря».
Сырость, безветрие настояли в лесу множество запахов. Пахло грибами, молодой листвой и еще чем-то неопределенным. Иногда неизвестно откуда полосой находил и заполнял все вокруг нежный аромат цветущей черемухи.
Все это виделось, чуялось и запоминалось мимоходом. Главной заботой было стадо. До чего же непутевые животные — телята! Нет, чтобы идти по чистому месту, по вырубу, обязательно им надо лезть в бурелом. И мы лезли за ними, падали в темноте, обдирали руки, лица. Ребята без устали шныряли по зарослям, щелкали прутьями и, подражая Абросимовичу, звонко кричали на телят:
— Ходом!
По возможности я старался не отходить от Бориса. Трудно ему давались первые километры. Не потому, что вот уже третью ночь подряд мы не спали, и даже не потому, что дорога оказалась хуже, чем мы предполагали. У Бориса начало пошаливать сердце. Он опирался на палку, сосредоточенно глядел под ноги. И лишь когда на его участке выбивался теленок, он кидался в обход и хрипло кричал:
— Я-а тебе, скотина! Я-а тебя проучу!..
Мимо пробежал Абросимович. Стегнул на ходу зазевавшегося бычка, легко перемахнул колодину, угрожающим взмахом длинного измочаленного прута пугнул другого и остановился. Вытер рукавом парное лицо.
— Нет ли у вас сухой папиросы?
Я вспомнил про мешочек, достал сигареты, и мы все трое закурили.
— В прошлое лето нас здесь же мочило, — как бы оправдываясь, сказал Борковский. У глаз его собрались смешливые морщинки, тонкие губы скривились о улыбке. — Устали? Это не плохо. Скорее узнаете, почем фунт мяса...