Мы из ЧК
Шрифт:
Выезжал он когда-то с бронелетучкой на подавление махновских налетчиков. Однажды вывез чекистский десант из самого пекла. Если бы не расторопность механика, то наверняка погибли бы… И в награду Платонов снял тогда с себя кожаную тужурку и подарил машинисту.
— Как же ты, Емельян, попал в бунтари?.. Сворачивай цыгарку. Махра — что надо!..
Машинист скрутил папиросу, затянулся дымом и глухо отозвался:
— Попал, Федор Максимович… И признание подписал. Умеет сукин сын тянуть жилы!
— Кто?
— Та следователь Бижевич…
В кабинет Платонова
…Рано утром не выспавшийся как следует Бижевич прибежал в тюрьму.
— Как бунтари? Следователя не звали?..
Комендант удивленно поглядел на чекиста:
— А вы не знаете?.. Платонов приказал развести их всех по домам. Я сам машину наряжал.
Бижевич только ахнул и заторопился в отдел ГПУ.
— Поедем к народу! — сказал Платонов, как только Бижевич появился в отделе.
К концу рабочей смены были они на собрании коллектива паровозного депо. Пришли туда и «бунтари». Федор Максимович рассказал мастеровым о том, что делается в стране, о состоянии здоровья Владимира Ильича, о том, как дела за кордоном, об ультиматуме Чемберлена, а закончил неожиданно:
— Массовые беспорядки, случившиеся на узле, выгодны только Чемберлену и его помощникам! Что делать с зачинщиками — ваше рабочее дело. Скажете — посадить, посадим — вина их доказана. Ведь человека покалечили. Сами проучите — не возражаем!..
Рабочие одобрительно загудели:
— Справедливо решила чека!
И выдали «бунтарям» на всю катушку. Те со стыда не знали, куда прятать глаза.
Бижевич нервно покусывал губы, но молчал. Лишь на впалых щеках полыхал румянец. А по дороге в отдел ГПУ сказал:
— Потакаете преступникам, Федор Максимович! Я обязан доложить обо всем в центр. Ставлю вас в известность!..
— Слушай, Юзеф, чего ты добиваешься? — спрашивал Бижевича наш Никандр. Он к тому времени стал секретарем партийной организации ГПУ.
— Хочу, чтобы враги советской власти перевелись! В классовых битвах компромисса быть не может.
— А если люди заблуждаются?
— Или с нами, или против нас. Иного разговора я не признаю, товарищ Фисюненко, я обязан доложить в центр!
— Запретить вам не имею права!
Прибыл особый уполномоченный из Харькова. Проверил. Его мнение совпало с мнением Бижевича. Снова арестовали Емельяна. Платонова обвинили в либерализме.
В то тревожное время строгие выводы были необходимы: троцкисты и оппозиционеры расшатывали основы партии, отвлекали народ от хозяйственного строительства. Плодились нэпманы, крупные спекулянты и валютчики. Суровые меры к участникам беспорядков подсказывала сама жизнь. И все же нас, рядовых чекистов, последствия этой истории не удовлетворяли: горький осадок остался в сердце!
— Давай, Семен Григорьевич, напишем в Москву! — предложил я Леонову.
Семен Григорьевич долго раздумывал. Крутил усы, лохматил чуб, расхаживал по комнате.
— Посоветуемся с Фисюненко — партийная власть наша..
Секретарь партячейки Никандр Фисюненко одобрил:
— Сочиняй, Володя, письмо! Встречаюсь с семьей Емельяна — душа горит. Глаза опускаю. А какой, к черту, чекист, если он стыдится людям в глаза смотреть!
— И за Платонова обидно, — добавил Леонов. — А ведь Федор Максимович столько добра сделал Бижевичу! Конечно, можно посадить Емельяна. А какой вывод народ сделает?.. Не бей начальников! А начальники?.. Это же сволочь, а не начальник охраны!.. Выходит — чекисты выгораживают… Эх! Пиши, Громов!
Письмо ушло в транспортный отдел ГПУ. Я не находил себе места: какой будет результат?. Леонов каждый день спрашивал: ну, как?..
А тут в нашу комнату Никандр Фисюненко влетает:
— Ты послушай! Это черт знает что! Вызывает меня Платонов и подает бумагу. Читаю: представление на Бижевича! Куда, думаешь?.. В школу ОГПУ!
— И ты согласился? — Леонов пристукнул кулаков по столу.
Никандр упавшим голосом ответил:
— Подписал. Понимаешь, Федор Максимович стал перечислять. Боевой чекист — не трус. На следствии — остер. Отказался от нэпманши, не ушел из ГПУ. А если еще подучить человека?.. Трудно, друзья, возразить: правда все! Может, и верно Юзефу ученье на пользу пойдет?..
А я думал о Платонове: молодец! Поступок его — достойный! Переступить через собственную боль. Верить человеку. Он хочет, чтобы у Бижевича оттаяло сердце. Свою обиду он зажал в кулак. И за Никандра мне было радостно: не умеет он помнить плохое!..
В Москве рассмотрели наше заявление и сочли возможным снять обвинение с машиниста. Никакой он не контрреволюционер! Его выпустили из тюрьмы. Отменен был пункт о либерализме Платонова.
Мы несказанно рады были этой маленькой победе. Во мне утвердилась вера: есть справедливость! Втроем — Платонов, Фисюненко и я — побывали в доме Емельяна, детишек одарили гостинцами.
Но Федор Максимович чувствовал себя неловко в Сечереченске. И вскоре уехал к новому месту службы. Провожали его гурьбой и с великим сожалением: сколько вместе пережито!
Бижевич был страшно зол: вышло не так, как он полагал! Позднее Никандр говорил мне:
— Бижевич выспрашивал о настроениях в отделении вашем. Мол, Васильев и Громов — друзья. На какой платформе дружба! Я ему сказал: сволочь! Надо было в харю плюнуть, чтобы не заводил слежку…
— Подлый он человек! — возмущался Леонов, — Такого учи сколько угодно — свиньей останется.
Уехал Бижевич в Москву учиться — мы не пошли провожать.
Не затерялся и его давний дружок Вячеслав Коренев. Однажды мы с Васильевым встретили его в городе. Идет в черном котелке, модном костюме с бабочкой. Зашеина стала еще краснее, а глаза — наглые.
— Здорово, братва! — облапил он нас, обдавая ароматом дешевого одеколона. Угостил «пушками» — дорогими папиросами.
— Непманом заделался? — полюбопытствовал Васильев.
— Рабочий класс! — Коренев снял котелок, манерно расшаркался. — На скотобойне бойцом. Трах-а-ах между рогов — нет жизни! Ха-ха-ха! А ты, Громов, сделался совсем мужчиной. Бреешь бороду, бас прорезался. Жинка-то ничего, гарная?..