Мы мертвые

Шэкл Майк

Он постучал снова:

— Пошли. Старик ждет.

Времени резать запястье уже не было. Она поднесла нож к своему сердцу, приставила острие к груди. Смерть будет мгновенной. Ее уже никто не спасет. Никакого бега в лазарет в последнюю минуту — даже если этот шулка вышибет дверь. Она закрыла глаза. Сделала еще один вдох. Время умирать.

Охранник постучал снова:

— Откройте дверь, кадет.

Она вцепилась в нож обеими руками, но дрожь только усилилась. По лицу текли слезы. Она не могла этого сделать. Она должна это сделать. Просто

нажми. Во имя Четырех Богов, нажми. Покончи со всем этим, ты, гребаная тупая трусиха.

Охранник заколотил в дверь:

— Перестаньте валять дурака. Я больше не буду спрашивать.

Тиннстра уронила нож, который с грохотом упал на каменный пол:

— Я иду.

Она опустила рукав, вытерла глаза и надела свою кадетскую форму: темно-черную с серебряными пуговицами, застегнутую в соответствии с правилами и вычищенную. По крайней мере, Тиннстра выглядела умной, если не больше. Может, она и была худшим кадетом, но она знала, как одеваться. Однако было невозможно скрыть то, что она плакала.

Она вздохнула, отперла замок и распахнула дверь. Охранник генерала стоял в дверном проеме с таким видом, словно был в одной секунде от того, чтобы вышибить дверь сапогом. Его нагрудник был так отполирован, что она могла видеть в нем свои красные, воспаленные глаза. Его шлем с голубым плюмажем по центру выдавал в нем представителя клана Мизу. Не клан ее отца. Не ее клан. Она не знала, хорошо это или нет.

— Пошлите. Вы опаздываете.

Тиннстра не пошевелилась. Она была слишком напугана даже для того, чтобы идти.

В конце концов, он схватил ее за руку и потащил наружу. Он заставил ее двигаться по коридору, толкая и фыркая от отвращения. Тиннстра знала, что он чувствует. Она тоже чувствовала отвращение. Она подумала об этом маленьком, идеальном ноже, лежащем на полу ее спальни, и пожалела, что у нее не хватило смелости им воспользоваться. Теперь уже слишком поздно. Еще одна упущенная возможность.

Они подошли к главной лестнице и спустились вниз, проходя мимо кадетов, возвращавшихся в свои комнаты. Она не смотрела ни на кого, но знала, что они за ней наблюдают, могла слышать их шепот. Они все знали. Каждый знал.

Кабинет генерала находился в восточном крыле. Один долгий путь позора. Щеки Тиннстры всю дорогу горели, ноги подкашивались, и она была уверена, что вот-вот упадет.

Они прошли через центральный атриум с его длинными окнами, выходящими на плац. В дневное время там обычно тренировалась по крайней мере одна рота кадетов в полном боевом снаряжении, отрабатывающая легендарное построение фаланги Шулка: щиты сомкнуты, образуя неприступную стену, шестифутовые копья ощетиниваются смертоносной изгородью. Они двигались как единое целое, вперед, всегда вперед. Два шага. Удар. Два шага. Удар. Организованный. Эффективный. Смертоносный. Была причина, по которой за семьсот лет ни один враг ни разу не победил Шулка в битве. Их учили быть непобедимыми. Лучшими из лучших. Храбрейшими из храбрых.

Неудивительно, что Тиннстра не вписывалась в эту компанию.

Но разве я

не права? Только потому, что не хочу погибнуть в какой-то дурацкой битве? Моя жизнь должна чего-то стоить. Она оглянулась на охранника. Почему у него не было таких же страхов? Она знала молитву Шулка, обет, который они все давали. Для нее это не имело никакого смысла. Мы действительно мертвые. Ну, а я — нет. Я хочу жить. Неудивительно, что она не смогла покончить с собой.

Два охранника в полном вооружении стояли на страже перед кабинетом генерала. Меч на бедре. Копье в руке. Глаза смотрят прямо перед собой.

Дверь открылась. Теперь выхода нет.

— Иди, — сказал ее охранник. — Лучше всего покончить с этим. — Она подняла на него глаза и увидела печаль в его глазах. Может быть, у него была своя дочь. Наверное молился, чтобы она не стала такой, как Тиннстра. Это был худший страх Шулка как родителя: иметь труса в качестве ребенка.

Она вошла в кабинет генерала, дыша с трудом и чувствуя, что ее тошнит.

Генерал Харка сидел за своим столом, скрестив руки. Слава Четырем богам, он был один. Он наблюдал, как она вошла, видел, как она вздрогнула, когда за ней закрылась дверь. Не было ни улыбки, ни приветствия, ни подтверждения того, что она знала его всю свою жизнь. В этой комнате он не был самым близким другом ее отца. Он не был ее крестным отцом. Он был командиром Котеге.

И он пугал ее до смерти.

Его волосы были завязаны в косичку и собраны в пучок на макушке, как это было принято у Шулка, подчеркивая его острые скулы. На столе горела свеча, но свет не падал на его лицо. Только глаза блестели, но, казалось, он смотрит прямо сквозь нее.

Его кабинет был прост. На одной стене висело знамя — зеленое, со знаком скрещенных копий его клана, Инарен. Его меч свисал с крючка на другой стене. Предназначенный для владения одной рукой, клинок был около тридцати дюймов длиной, обоюдоострый и чаще всего применялся для нанесения ударов при схватке вплотную. Основным оружием Шулка было копье. Меч предназначался для мокрой работы, когда ты смотрел кому-то в глаза, в безумии, которое наступало после того, как фаланга выбивала жизнь из своих врагов, и оставалась только зачистка. Шлем Харка — золотой, обозначающий его звание генерала, с зеленым плюмажем, символизирующим его клан — лежал на столе.

Под шлемом была карта; старая, потрепанная в боях. Джия занимала большую часть южной части континента, но на севере лежал Эгрил, их старый враг. Только крепость в Гандане отделяла Джию от них. Ей показалось, что она видит на карте пятна крови, покрывающие часть территории варваров. Подходяще, действительно. Других ориентиров не было — Эгрил не принимал гостей или послов. Эгрил не интересовался торговлей. Они хотели только того, что можно было украсть. Они любили только убивать.

Тысячу лет назад, когда у них еще была вся магия мира, джиане построили крепость за перевалом Гандан, остановив набеги Эгрила тридцатифутовыми стенами и предоставив им вместо этого убивать друг друга.