«Мы одной крови». Десант из будущего
Шрифт:
Ночью прямым попаданием накрыло подвал у развалин конторы. Сорок тяжелораненых, врач… Всех. Марине рассказал санитар из медсанбата, принес последние бинты – неполная сумка.
Марина дважды выходила «подышать». Стреляли мало, зато стучали лопаты и кирки – бойцы восстанавливали траншеи и пулеметные гнезда, зарывались на новых позициях.
6 декабря немцы и румыны атаковали в 9.00. Напоролись крепко – за ночь наши успели организовать систему огня. Но враг напирал – при поддержке самоходок миновал каменоломни,
В 14 часов начался штурм Маячной высоты. Около 16 часов ее пришлось оставить. Фашистам удалось взять и южную половину поселка, захватить тяжелораненых в подвалах. Практически плацдарм был рассечен надвое.
С более спокойного северного участка обороны комдив снял две роты. Из них и учебной роты была сформирована ударная группа. Перед контратакой Гладков дал последнюю радиограмму с плацдарма: «Противник захватил половину Эльтигена. Часть раненых попала в плен. В 16.00 решаю последними силами перейти в контратаку. Если останемся живы, в 22.00 буду выполнять ваш 05» [77] . С таманского берега помогли огнем, и после пятиминутного артналета сводная группа контратаковала. В рукопашном бою противник был выбит, половину поселка и раненых вернули…
77
Приказ командования армии о прорыве с плацдарма.
Выносить умерших из Подвала было невозможно – в провале выхода лежали бронебойщики, стерегли самоходку. Марина слышала, как считали патроны. Оставалось восемь пэтээрошных…
…Потихоньку стихало. Вечер, наверное. В дыму пасмурное небо было не разглядеть. Гельман не вернулся, продуктов тоже не несли. Марина вскрыла пять банок из НЗ.
– Худо, – сказал сержант с раздробленным бедром. – Видать, выдыхаемся.
– Уйдут. Бросят нас, – прохрипел сапер, следя за Мариной блестящими горячечными глазами. – Пойдут на прорыв и бросят.
– Глупости не болтай, – резко сказала Марина и тряпкой вытерла розовую пену с губ сапера. – Тебе вообще разговаривать нельзя.
– А что можно-то? Ну, че опять плачешь-то?
– Глаза такие – от дыма слезятся. Капли мне в госпитале капали…
– Не ври, нашла о чем…
Сапера перебил гортанный настойчивый голос – грузин-лейтенант бредил вторые сутки. Ни слова не понять. Как принесли, все дергался, встать пытался, успел Ефимовну уговорить, начал письмо диктовать, и все… Уже, наверное, свою Ингури видит. Невеста, что ли? Видный парень, жгучий…
Качнулась плащ-палатка, натянутая у прохода, впустила холод и дым. Сгибаясь, вошли двое: начальника санитарной службы Марина знала, второй офицер незнакомый – среднего роста, в новом ватнике, продранном лишь на одном локте. С Большой земли, что ли?
Начальник санслужбы кашлянул,
– Товарищи! Тут такое дело… Нам поставлена задача на прорыв. Через час уходим…
В тишине слушали. Ждали этого, теперь молчали, лишь дыхание десятков людей, хриплое, натужное Подвал наполняло. Мгновение, даже не стонал никто. Потом разом закряхтели, зашевелились даже те, кто шевелиться не мог. Встать смогли трое, поковыляли к выходу.
– Бушлат возьми, – сказала Марина полуголому, с забинтованной грудной клеткой, бойцу.
– Куда его? На голову? – прохрипел раненый, – шевелить одной рукой он совсем не мог – осколком ключицу перебило.
Ефимовна молча накинула ему на одно плечо шинель. Раненые выбирались наружу, в сырость и перестук выстрелов.
– Будьте живы, – сказал, не глядя ни на кого, начсанслужбы и пошел следом.
Второй, новенький, стоял, смотрел на Подвал, словно запомнить хотел. Так бывает – с непривычки духота и кровь как обухом бьет. Бывает, из траншеи бойцы зайдут, дуреют, хоть нашатырь подноси.
Марина смочила тряпку, склонилась к лейтенанту – замолк грузин. Сейчас отмучается. После смерти иной раз красивее становятся. Чаще, конечно, наоборот.
– С документами, кто может, разберитесь, – сухо сказал новый офицер. – По национальностям, званиям. Лишнего оставлять не нужно.
– Да нам все едино. В одном теперь мы звании, – кашлянул сапер.
– По-разному выйти может, – сказал офицер. – Если кому полегчает, к берегу выбирайтесь. Ночью катера подойдут.
Марина чувствовала, что у нее дрожат руки. Спрятать бы их куда. Шел бы он, командир чертов. Какой берег? Уж уползли все, кто мог.
– Эй! – сказал офицер. – Санинструктор…
Марина обернулась.
– Со мной идете. – Незнакомец смотрел из-под каски. – Бойцы поймут. Здесь все сознательные.
– Не могу, – сказала Марина, да вышло что-то ужасно невнятное. – Так нельзя. Бросать нельзя. Да и не дойду я никуда.
– Звание? – кратко и вроде бы негромко рявкнул офицер.
– Сержант Шведова, – Марина машинально попыталась выпрямиться, тюкнулась макушкой о потолок.
– За мной, Шведова. Личное оружие, патроны. Не на танцульки.
– Правильно, – сапер усмехнулся, скашлял на подбородок. – Но ты ее и на танцульки опосля тож своди.
Марина суетливо вынула из сумки последнюю банку тушенки, отдала Ефимовне. Выдернула из груды тряпья свой карабин, ремень с подсумками…
– С Богом, – зачем-то сказала в спину Ефимовна…
Висела над развалинами ракета. У развалин школы коротко простучал автомат, ему ответил немецкий пулемет. Марина пыталась застегнуть ремень. В траншее сидело трое бойцов – видимо, ждали офицера. Хлопнула, заливая все мертвенным светом, очередная ракета. Марина в первый раз разглядела лицо офицера. Костистое лицо, немолодое, уже за тридцать, глаза холодные, отсутствующие. Сразу видно – штабной.
– Не плачьте. – Он двумя точными движениями помог застегнуть ремень с подсумками. – По траншее к КП моряков. Там медсанбат собирается. Найдете?