Мы побелили солнце
Шрифт:
Очаровательно начинается мое проживание у матери. Не знаю, почему на этот раз все было настолько тяжело. Наверное, я попросту не ожидал – вот и все. И перенервничал от болезни бабушки и внепланового переезда. Хорошо хоть в обморок не мотыльнуло, а то и такое со мной бывало…
– Дань?
Может, это реально было худшее завершение грандиозного провала, но изменить я уже ничего не мог: Игорь появляется в проеме ванной бесшумной тенью.
И самое дерьмовое, что на его губах, вопреки всему, по-прежнему сияет победоносная усмешка.
Магнит
Я уже не рассуждаю о размере унижения. Врут те, кто говорят: дна нет. Дно есть, но для каждого оно разное.
Я уже был на дне, на своем личном дне. Я не помню, как попал в угол, но забивался в него щенком с придавленным хвостом. Я вжимался все сильнее; я даже на какую-то секунду испугался, что сломаю стену и провалюсь таким же визжащим собачонком к соседям.
Я был псиной, а Игорь держал передо мной включенный шокер, который искрил и трещал в руке. А я? А я пронзительно скулил, взбивал жесткий ворс носками и вдавливал лицо в пропахший дешевым освежителем кафель.
– Уйдите, пожалуйста, – хриплю, оставив борьбу с Игорем за первенство и уступив ему победу.
Он не удивляется. Или я просто этого не вижу. Да нет, чувствую – он попросту озадачен.
Но не уходит, а у меня нет даже очков, чтобы прикрыться от ядовитой желтизны. Они выпали из рук, когда Игорь скинул камуфляжку.
Слышу, как прибегает мать. Вьется вокруг меня, царапает в неумелых попытках поднять, трещит на ухо что-то сочувствующее. А я только отпихиваю ее и вжимаю кулаки в глаза с таким усердием, что, будь я хоть капельку сильнее – выдавил бы глазные яблоки.
– Переутомился, – сочувствующе вздыхает мать, не рассердившись на мои попытки оттолкнуть. – Переволновался мой мальчик.
Она делает акцент на слове «мой», а меня это смешит. У нас в школе с тем же успехом скачивают доклады и презентации, которые по идее нужно делать самим, а потом с гордостью заявляют: это мои доклады и презентации.
– Ой, как он визжит, ты посмотри, – ахает мать. А интонация красноречиво завершает: «И что мне теперь с ним делать? Я ж совсем не умею ухаживать за детьми!».
Но выход она находит умело. Идеальный выход для женщины вроде нее.
– Игорь, помоги Дане! Доведи до комнаты, а я пока постель чистую ему сделаю…
Я даже не успеваю возразить. Только слышу, как мать упархивает из ванной кукушкой.
Меня снова мутит. Зажмуриваюсь покрепче, отрываюсь от стены и снова доползаю до унитаза. Но желтый цвет из меня больше не исторгается. Наверное, я попросту не успел его как следует впитать.
– Можно вопрос? – бестактно интересуется Игорь, даже не думая приближаться ко мне.
Коротко мотаю головой, вонзаясь ногтями в ободок унитаза.
А Игорь все равно спрашивает.
– Данко, ты че… беременный?
Шмыгаю носом.
– Уйдите, пожалуйста.
– Екарный Касперский, ну точно беременный. С ничего психует и обижается.
– Я не обижаюсь.
Больших
– Я не обижаюсь, – повторяю для пущей убедительности, сжав зубы. – Только выйдете, пожалуйста, из ванной.
– Доберешься сам до комнаты?
– Доберусь.
Он решает не навязываться. Может, и удивлен где-то в глубине души моим поведением. Если вообще делает хоть какие-то выводы, кроме «ха, ты че, беременный?».
Жмурясь, я цепляюсь за ледяную керамику и на ватных ногах ковыляю сперва в прихожую, чтобы нащупать в ворсе ковра драгоценные очки. Цепляю их на нос, потными ладонями хватаюсь за ручки сумок. Липкие мурашки на бедрах, дрожь в ногах, остатки тошнотворной желтизны в горле и головокружение… Я уже не чувствую себя человеком. И щенком не чувствую. Только затюканным нечто, которое мешает и матери, хоть она и упрямо пыталась это скрыть; и Игорю, но он этого скрыть даже не пытался.
– Дань, я тебе постелила!
Она выглядывает из неприметного прохода, который я сперва принял за большое зеркало. Значит, и моя спальня – сплошной черно-синий восторг. Хоть что-то хорошее.
Ныряю в темную комнату, кидаю сумки на кресло позади кровати и прямо в одежде заваливаюсь в постель. Хотя бы потому, что мать не спешит уходить, а со своим извечным сочувствием смотрит на меня.
– Ты, может, у бабушки отравился? Дань?
Отворачиваюсь к стене. Лбом утыкаюсь в синие обои – но уже не с корабликами, а с васильками.
– Ну? Ты вспомни, что дома ел. Туда же нормальную еду никогда не завозят. В городе испортится колбаса – так ей этикетку переклеивают и в деревни везут, – она садится на краешек моей кровати. – Колбасу ел?
– Я спать хочу, – с трудом выдавливаю, уворачиваясь от руки матери на моем плече.
А она намека не понимает.
– Так спал же в машине… У меня порошок от тошноты есть, тебе развести?
– Да не. Прошло уже все.
– Сейчас прошло, а ночью снова может начаться. Хочешь, тазик тебе возле кровати поставлю?
Меня аж перекашивает. Резко поворачиваюсь к ней. Впервые за вечер встречаюсь с на скорую руку обведенными будто бы углем глазами. И отчеканиваю:
– Не надо. Спасибо.
И она вздрагивает. Слегка накрашенные губы уже начинают обиженно поджиматься, но она словно вспоминает, что в таком состоянии моей вины нет, а потому – наконец встает с кровати.
– Ты бы хоть очки снял, – замечает, отступая к двери. – В очках спать будешь?
Молчу.
Снова отворачиваюсь к холодной стене. Мельком бросаю взгляд на окно, но оно было прикрыто шторами. Главное, чтоб утром вся комната не налилась желтым, а остальное можно спокойно пережить.