«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»
Шрифт:
Не было такого. Хотя случалось всякое. Но дисциплину мы держали жестко. Полковник Васин на своем большом участке (да и многие другие начальники), понимая важность стройки, которая была на контроле у И. В. Сталина, больше нажимал на заинтересованность осужденных. Все знали, что по окончании строительства многих освободят по амнистии. Некоторые освобождались за хорошую работу и раньше.
Чтобы наладить порядок, Васин договорился со своим начальством. Осужденных с большими сроками — убийц, грабителей, матерых воров, направленных к нам, — мы тут же сажали в вагоны и переправляли в колонии подальше к северу. Знали, что толку от них не будет. А взамен получали «бытовиков», крестьян, воров с небольшими сроками.
Но заключенные есть заключенные! Такой случай припоминаю. В конце рабочего дня собрали на стройзоне, то бишь возле котлована, рабочую смену. Одного человека не досчитываемся. У заключенных круговая порука, молчат. Обыскали все закутки, канавы, щели — пусто. Неужели сбежал? Это же ЧП на всю стройку. Но по каким-то признакам наши оперативники догадывались — здесь не побег. Васин примчался на своем «газике», оглядел строй заключенных, переговорил с бригадирами. Без результата.
— Ах так, зычье недобитое! Всем стоять, пока пропавший не найдется.
Запустил матом в три этажа и укатил. А шеренга заключенных по четыре человека в ряд стоит час, второй. Осень была. Ветер с пылью, холодно. Охранники голодные, злые. Зэки тоже едва на ногах держатся, но молчат. Противоборство — кто кого. Некоторые заключенные, послабее, на землю пытались присесть. Их пинками поднимают. Автоматы и винтовки наготове. В общем, часа три продержались заключенные. Потом паханы незаметно команду дали, выходят двое зэков:
— Мы попробуем найти. Кажись, видели, куда он пошел.
— Ну, идите, — разрешил старший конвоя.
Знает, что никуда они не денутся. С трех грузовиков прожектора все, как днем, освещают. Принесли тело, опустили на землю. В общем, какие-то свои счеты. Убили и мертвеца под камни спрятали, которыми котлован обкладывали. Заставили их труп до лагеря на руках нести. Потом разбирались, кого-то судили, кого-то в другие лагеря перевели. Подобные случаи редкостью были. Хотя несчастных случаев хватало, как и на любой стройке. Кто в котлован свалится, шею сломает. Кто под удар электротока попадет. Концы трудно найти. Я про другое хочу рассказать.
Никогда не думал, что спустя три года мне придется столкнуться со своими бывшими врагами, немцами. Их в 1948–1952 годах работало на строительстве стокилометрового канала «Волго-Дон» большое количество. Сколько — сказать не могу, тогда все засекречивали, но количество военнопленных исчислялось тысячами.
Они содержались отдельно от заключенных, в специальных лагерях. Кто бывал в наших краях, видел поселки, построенные немцами вдоль канала. Добротные дома, с островерхими крышами, аккуратные ограды, асфальт. Названия поселков такие: «Один-Три», «Четыре-Пять», «Шесть-Девять». Это по нумерации шлюзов, возле которых они располагаются. Есть еще поселок Ильевка, все не упомню. Шестьдесят лет прошло, а поселки держатся. Качественно и аккуратно немцы строили.
Мне приходилось с немцами иногда общаться. В 1948–1949 годах, когда создавалась Германская Демократическая Республика (ГДР), многих освобождали. Оставляли работать осужденных за военные преступления: расстрелы советских пленных и мирных жителей, мародерство, насилие.
Они себя несправедливо обиженными считали. Мол, из других стран уже пленных отпустили, а их все держат. Что характерно, виновными себя никто не считал. Мол, была обычная война, а они простые солдаты или офицеры. Немцы словно начисто забыли, что пришли на нашу землю с оружием, чтобы завоевать ее, сделать нас рабами.
Ну ладно, не нравились вам «большевики». Но ведь это не повод наши города бомбить, деревни сжигать, убивать
А другие? Крепкие, здоровые мужики со злыми глазами. Смотрел я на них и думал, какой опасный у нас был враг. Они и в послевоенные годы побеги совершали, оружие захватывали. Далеко, конечно, не убегали. Ловили их быстро. Но ориентировки о побегах я неоднократно читал. Кстати, не так плохо их кормили. Я, ради любопытства, на листочке записал дневную норму: 400 граммов ржаного хлеба, 100 граммов крупы, 100 граммов рыбы, 20 — растительного масла, 20 — сахара. Под Ленинградом в сорок третьем мы и того часто не получали. Сейчас, спустя много лет, я к немцам спокойно отношусь. Им тоже досталось. Война добра никому не приносит.
Когда стройка закончилась, я с благодарностью за службу и хорошей характеристикой пошел в военизированную пожарную часть № 7, которые входили тогда в систему МВД, и отслужил 32 года. Ушел на пенсию в 1984 году в звании «старший сержант». То, что высоко по службе не продвинулся, — не переживаю. В коллективе меня уважали.
Уж сколько лет прошло, а иногда наведываюсь в свою старую пожарную часть, где мне каждый гвоздь знаком.
С женой, Марией Александровной, прожили с 1950 по 2003 год. Больше полвека. И неплохо прожили. Похоронил ее после тяжелой болезни. Вырастили двух сыновей и дочь. Все трое нормально работают, у всех семьи. Имею четырех внуков, правнуки пошли…
Награды? Орден Отечественной войны, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией», ну, и послевоенные, за добросовестную службу.
Разведка особого назначения
Мы готовились к штурму. Тоскливо было осознавать, что идут последние недели войны, но этот штурм оборвет жизнь многих из нас. Может, и мою…
Этот рассказ о моем старшем коллеге по перу, журналисте, фронтовике Анатолии Денисовиче Баринове. Он ушел добровольцем на войну, имея бронь, будучи студентом знаменитого Театрального училища имени Щепкина. Он мог учиться, закончить его и работать в тылу по любимой специальности. И тем не менее, Анатолий Баринов сделал свой выбор. Закончив специальные курсы, воевал в одной из дивизий Эстонского национального корпуса.
Он занимался разведкой переднего края противника, изучал передвижение вражеских войск и расположение главных позиций. Участвовал в боях за освобождение Великих Лук, Нарвы, побережья и островов Балтики. Был тяжело контужен, а в холодных болотах под Ленинградом получил болезнь легких, сделавшую его инвалидом и заставившую навсегда распрощаться с театральной сценой. Он стал журналистом, прожил долгую жизнь и не жалеет о своем выборе, сделанном в сорок первом году.
Я родился в 1916 году в селе Терса, Вольского уезда, Саратовской губернии. Отец, как и дед, был потомственным лесничим. Мама — домохозяйка. Детей было трое — я самый младший. Закончив семилетку в городе Балаково, поступил в ФЗУ на отделение судомехаников. Три года работал на волжских пароходах, ходил от Горького до Сталинграда и Астрахани. Хотелось продолжить учебу, и в 1936 году поступил на рабфак при Саратовском педагогическом институте. Учился неплохо, много читал. Особенно любил Толстого, Тургенева, Чехова, Помяловского, Шолохова. Зачитывался произведениями Бориса Лавренева, а фильм «Сорок первый», еще немой, снятый без звука, смотрел несколько раз.