Мы простимся на мосту

Муравьева Ирина Лазаревна

– Ура! – быстро пискнули дамы и тоже вскочили.

– Садитесь, садитесь! – лениво кивнул им Блюмкин. – Что вы, как куры в курятнике, переполошились?

«Мясоедов следил за ним, а потом остался в Мурмане. И сын Веденяпина тоже остался! Мне нужно спросить у него… – сквозь хмельную пелену подумала Дина. – Спросить… что случилось с Василием… Какой отвратительный сон… Мясоедов…»

– Товарищ Блюмкин, – твердо сказал Барченко, – я что-то неважнецки чувствую себя сегодня. Разрешите мне откланяться.

– Нет, я вам не разрешаю, – нагло отозвался Блюмкин,

принимаясь за телячий медальон с жареной картошкой и зеленью. – Боитесь вы этого? – он кивнул в сторону Мясоедова. – Не бойтесь. Пока вы со мной, он ягненок.

– Ну, я ведь и вас тоже очень боюсь, – усмехнулся Барченко.

Блюмкин оскалился:

– А я никого не боюсь. Вот разве что Дины Ивановны. Глаз ее синих…

На сцене появились музыканты, одетые так, как им и подобает, – в черные фраки с бабочками; раскрыли футляры, высвободили свои блистающие инструменты. К роялю сел полный, мучнистый, с глазами навыкате.

– Дорогие товарищи! – сказал он приятным басом. – По случаю болезни Федор Иванович Шаляпин не сможет приехать сегодня. Хотя остается надежда! Через полчаса за ним будет послана машина, и если великий артист почувствует себя в силах, он непременно приедет, чтобы стать украшением нашего вечера! А сейчас, дорогие товарищи, предлагаю вашему вниманию газель Востока, прелестную Тамару Церетели! Похлопаем ей, товарищи!

Чернобровая девочка с неулыбающимся лицом и грустными глазами, одетая в длинное платье, из-под которого видны были ее поношенные черные туфельки, подошла к роялю, кивнула аккомпаниатору и прижала к груди руки:

Мой костер в тумане светит,Искры гаснут на-а лету.Ночью нас никто не встретит,Мы простимся на-а мосту…

Голос был низким, она пела сдержанно и обреченно, как будто в свои очень юные годы уже испытала любовь и потерю.

Кто-то мне судьбу предскажет?Кто-то завтра, сокол мой,На груди моей развяжетУзел, стянутый тобой?

Она допела и, опустив длинные ресницы, ждала аплодисментов. В зале захлопали. Есенин уронил голову на руки и тут же поднял ее.

– Красавица! – выкрикнул он.

Встал, погладил свою танцовщицу по голому плечу и, сильно качаясь, подошел к сцене.

– Красавица! – повторил он и в губы поцеловал Тамару Церетели сухим пьяным ртом. – Давай с тобой эту… – И хрипло, но верно запел: – Гори, гори, моя звезда…

– Звезда любви, – низко и сдержанно подхватила Церетели, – приветная-я-я…

– Ты у меня-я одна заветная, другой не будет никогда-а! – вывели они так слаженно и чисто, как будто давно пели вместе.

На столик товарища Блюмкина поставили фрукты, ликеры и кофе.

– Пока нет Шаляпина, – сказал товарищ Блюмкин, – давайте-ка мы приступим к нашим делам. А то еще один гений приедет, и к черту тогда разговор! Тогда

уж и я запою… Налить вам ликерчику, Дина Иванна?

Дина кивнула.

– А дело такое, – продолжал Блюмкин, потягивая ликерчик. – Нужно будет вам, Дина Ивановна, забыть на время ваши сценические успехи и составить товарищу Барченко компанию. Поедете с ним на Тибет.

Ей стало страшно от силы того счастья, которое охватило ее.

– Дине Ивановне лучше остаться в Москве и заниматься своим делом, – резко сказал Барченко. – Она не знает нужных для этой экспедиции языков и не имеет необходимых навыков. Мне требуются квалифицированные помощники!

– Ну, я думаю, что недельки за две вы ее достаточно квалифицируете! – так же резко оборвал его Блюмкин. – А что касается языков, так и я ведь поеду. А я восточные языки знаю. Дина Ивановна нам не в качестве переводчика пригодится.

– В каком же она качестве нам, – делая ударение на «нам», спросил Барченко, – пригодится в этой экспедиции?

– А то вы не догадались, профессор? – прищурился Блюмкин. – И тут уж вам Дину Иванну никто не заменит!

– Слушайте, вы! – Барченко перегнулся через стол. Чашка задрожала в его руке, и половина ее выплеснулась на скатерть. – Я вам не позволю!

– А вы что-то осмелели, товарищ Барченко, – видимо, сдерживаясь, но с глазами, сузившимися и налившимися кровью, выдохнул Блюмкин. – Что это вы вскочили, как конек-горбунок? Забыли, что вы еле держитесь, а? Ведь нам заменить вас… – Он замолчал, шумно дыша сквозь стиснутые зубы. – И вы это знаете!

– Я знаю, – ответил Барченко.

Дина посмотрела в сторону Мясоедова и увидела, что он отложил еду и прислушивается.

– Ну, а если знаете, – уже спокойнее спросил Блюмкин, – чего на рожон-то полезли? Поедете с женщиной, вам только лучше.

– Дина Ивановна Форгерер – не моя женщина, она замужем и должна жить там, где живет ее муж.

Дина Ивановна Форгерер сидела неподвижно, опустив глаза и прижав руку к горлу.

– Водички со льдом? – подскочил лысый официант.

Она покачала головой.

– Оставьте, профессор! – скривился товарищ Блюмкин. – А то мы не знаем… А то мы не следили за вами и вашим родственником и не знаем, какими вы там делами занимались… Оккультисты! А сколько девочек вам помогали? Хотите, я вам расскажу, какие именно гипнотические приемы вы применяли? И Дина Ивановна не исключение!

Лицо Барченко сделалось страшным. Он открыл рот и несколько секунд хватал воздух этим широко раскрытым, огромным и дрожащим ртом.

– Да хватит вам, здесь не театр! – махнул рукой Блюмкин.

– Отпустите меня, – пробормотал Барченко.

– Я оставляю вас вдвоем, товарищи. – Блюмкин встал. – За ужин заплачено. Экспедиция намечена на конец июля. Все инструкции, товарищ Барченко, вы получите прямо в кабинете товарища Дзержинского. Приятных сновидений!

– Не уходи-и! Побудь со мно-о-о-ю-ю! Я так давно тебя люблю-ю-ю! – страстно и умоляюще пела грузинская девочка в длинном платье. – Тебя я лаской огнево-о-ою и утолю, и опьяню-ю-ю…