Мы — сталкеры. В прицеле неведомого. Авторский сборник

Тумановский Ежи

Сидя в тамбуре у открытой двери, за которой виднелась открытая дверь лаборатории и огрызок ее пола, за которым открывалась темнота и две светящиеся линии, уходящие куда-то в бесконечность, Версоцкий держал на коленях голову Зюзи, впавшего в беспамятство, и пытался взять себя в руки. Все время, пока он, ошарашенный и раздавленный случившимся, ловил мечущегося Зюзю, останавливал ему кровь и делал перевязку, гнев, кипевший внутри, только помогал ему, позволяя действовать быстро и энергично. Теперь же, когда следовало все спокойно обдумать и принять решение на холодную голову, кипевшие внутри эмоции только мешали. Но избавиться от них оказалось не такой и простой задачей.

И тогда Версоцкий сделал

над собой сверхусилие и буквально заставил себя смотреть сквозь открытые двери и дыру на то, что сейчас окружало вагон. Ведь в любое другое время он за возможность посмотреть, как выглядит мир, из которого убрали одно из измерений, не задумываясь отдал бы десять лет жизни.

Правда, ничего примечательного снаружи видно не было. Вагоны продолжали двигаться вперед, покачиваясь, словно ехали по обычной железной дороге, а не по двум светящимся линиям. Разве что не было слышно стука колес на стыках рельс. Ломакин умудрился аккуратно «отрезать» часть поезда, и теперь два вагона и пара платформ, груженные рельсами, продолжали катиться по инерции, поскольку тепловоз, толкавший бронепоезд, остался там же, где сейчас ехал вагон-лаборатория. С ненавистным Феоктистом Борисовичем Ломакиным, которого сейчас Версоцкий готов был задушить голыми руками, если бы ему представилась такая возможность.

Злость внутри заклокотала с новой силой, и Версоцкий сосредоточил все свое внимание на темноте, окружавшей поезд. Казалось странным, что тьма не поглотила все внутри поезда. Легкое серебристое свечение за узкими окнами давало достаточно света, чтобы различать лицо Зюзи и стоящего на четвереньках поодаль сержанта Наливайко.

А еще Версоцкий вдруг понял, что может видеть эту темноту за пределами вагона, даже закрыв глаза. Ведь эта темнота было вовсе не отсутствием света, а чем-то особенным, живым и, быть может, даже…

– Ты интересный, – сказала темнота. – В тебе нет того, что делает людей такими несовершенными. Как ты сумел этого добиться?

– Я шел к совершенству всю жизнь, – честно сказал Версоцкий. – Наломал немало дров и допустил массу ошибок, но в итоге понял главное: человек несовершенен по своей природе. И пока его природа не будет изменена, совершенства ему не видать.

– А этот милый юноша? Он тоже совершенен? – спросила темнота с вежливым любопытством.

– Он мог бы им стать, но несовершенные люди помешали ему. А теперь – помешали нам обоим снова. И если я все верно понимаю, скоро наши вагоны вернуться в обычное пространство совсем в другом месте. Там, где не будет рельсов. А значит, вместо триумфа совершенства случится небольшая железнодорожная катастрофа.

– Но ведь ты волен сам решать, как будешь возвращаться, – с удивлением сказала темнота. – Попробуй сдвинуть эти светящиеся линии. Они отведут тебя, куда тебе нужно.

Версоцкий нахмурился, подозревая подвох, но послушно обратил взгляд на светящиеся «рельсы». Они действительно чем-то напоминали сознание людей, которым он уже научился немного управлять, хоть ему было еще очень далеко до Зюзи. Странное сравнение не смутило его, и профессор легким усилием воли надавил на светящиеся полосы. Те послушно сдвинулись. Вагон заметно качнуло, и Версоцкий замер в полном восторге от того, какие перспективы ему вдруг начали открываться.

– Найди еще такие же линии и соедини с ними свою дорогу, – скомандовала темнота. – Подними свой взгляд как можно выше. Пока ты смотришь на малое, большое для тебя остается недосягаемым.

Перед глазами Версоцкого поплыли сдвоенные светящиеся линии, и он с удивлением понял, что действительно может направить свою дорогу к любым из них.

– А вот это, – сказала темнота, – можешь взять себе. Это мой подарок для почти совершенных людей.

Ярко-желтое пятно, от которого во все стороны летели искрящиеся

брызги, появилось откуда-то из глубины темноты, обросло светящимися нитями и вдруг намертво приклеилось к светящимся линиям, по которым, даже не думая замедляться, мчались два вагона и платформы, груженные рельсами.

Громко замычал Зюзя, и Версоцкий в испуге открыл глаза. Зюзя пришел в себя и теперь слабо ворочался, мысленно жалуясь на боль в ножке. Версоцкий ласково обнял его, успокоил и, только убедившись, что рана на ноге Зюзи быстро затягивается без особых осложнений, позволил себе оглядеться по сторонам.

Тьмы вокруг как ни бывало. Сквозь узкие окна лился молочно-белый свет, а через открытую дверь было видно, что поезд, постепенно замедляясь, едет сквозь туман по самой настоящей железной дороге. Обычные, хоть и покрытые ржавчиной, рельсы выбегали из серебристо-молочного месива и уходили под вагон. И это значило, что никакой катастрофы не будет – вагоны, выброшенные из обычного мира установкой Ломакина, вернулись обратно точно на рельсы.

Правда, не успел Версоцкий перевести дух, как впереди показалось большое темное пятно. Ни как следует испугаться, ни что-либо предпринять профессор не успел. Только сжался в комок, бережно прикрывая собой голову Зюзи.

Вопреки ожиданиям, вместо жесткого удара последовал вполне мягкий толчок, вслед за которым из тумана послышался множественный лязг, словно они заехали на склад и обрушили многочисленные металлические стеллажи.

– Ну вот, куда-то мы и приехали, – сказал Версоцкий Зюзе. – Сейчас осмотрюсь, и все станет ясно. Но ты на всякий случай будь наготове. Тут не только звери, тут и люди могут быть. И постарайся наших добрых ребят привести в порядок. Тогда и ножка быстрее заживать будет.

22

Бронепоезд, начинавшийся теперь с «обгрызенного» вагона-лаборатории, стоял в нескольких километрах от того места, куда должен был прибыть еще два часа назад. С большим трудом техники, забравшиеся внутрь аварийно-запорной системы, сумели разблокировать дверь. Но Ломакин еще раньше успел перебраться в штабной вагон, выбравшись из остановившегося поезда через огромную дыру, которой теперь начиналась его лаборатория.

– Одно ваше слово, профессор, и мы вернемся на базу, – сказал полковник Кудыкин, подливая Феоктисту Борисовичу чай в стеклянный стакан со старомодным металлическим подстаканником. – Где-то мы опять недоглядели. Искренне надеюсь, что люди, оставшиеся в исчезнувших вагонах, скрутят Версоцкого и сумеют выбраться живыми из этой заварухи. Наверное, мне просто пора в отставку. Вторая экспедиция – и вторая катастрофа.

– Вы глупости говорите, милейший полковник, – живо ответил ему Ломакин. – И знаете почему? Да, лаборатория повреждена, но установка вполне цела, равно как системы управления и накачки. Да, основной запас энергии, взятый с базы, потрачен на незапланированный запуск, который спас в итоге нас всех…

– И мы это очень ценим, профессор, поверьте, – вставил Кудыкин.

– Да бросьте, я просто выполнял свой научный долг, – гордо сказал Ломакин, но было видно, что слова полковника ему польстили. – Так вот. Энергии мы накопим еще, благодаря генераторам бронепоезда. Установка цела. До искомого места – рукой подать. А главное, если мы не запустим эксперимент в обратную сторону, может так случиться, что и возвращаться будет некуда. Не хочу вас пугать, дорогой полковник, но просто поверьте: все, что вы до сих пор видели необычного и страшного, покажется сказкой про бабку-ёжку для школьников младшего детсадовского возраста. Нет, мир не погибнет враз. Ничего такого киношного не будет. Просто пространство и время перестанут быть постоянными и линейными величинами. Возможно, наши внуки адаптируются и к таким условиям, но до того момента…