Мы всякую жалость оставим в бою…
Шрифт:
— В последний час. Сегодня, 27 марта, войска Румынского фронта, сломив ожесточенное сопротивление противника, после упорных боев овладели столицей Румынии, городом Бухарестом! Слава российским воинам!
Ну, моя дражайшая половинка, теперь все козыри на моей стороне! Я вынимаю свою фляжку: мой коньяк всяко разно получше, чем простой шустовский. Быстро набулькиваю по полстакана себе и Кузьмину, на донышко — жене.
— За Победу! — сталкиваются со звоном стаканы. — За Мать-Россию!
Левитан между тем продолжает:
— На других участках фронта: в районе Нанкина наши войска продолжали вести ожесточенные бои с
— А ведь это — наш Макс, — выдыхает Любочка.
— Какой Макс? — интересуется Кузьмин.
— Ну наш, Макс Шрамм, который часто гостит у нас, помните, соратник секретарь?
Очень может быть. Макс — летчик, и именно летчик-бомбардировщик. Последняя весточка от него была с Дальнего Востока, так что запросто…
И снова голос Левитана:
— В результате действия подводных лодок Тихоокеанского флота, в Восточно-Корейском заливе потоплен тяжелый японский крейсер «Могами». Продолжается наступление войск Кавказского и Турецкого фронтов. В ходе упорных боев нашими войсками заняты населенные пункты: Зара, Дивриги, Элязыг, Диярбакыр, Камышлы и Мосул. По сообщениям из Берлина, доблестные германские войска продолжают вести бои с англо-французским частями, окруженными в районе Нарвика. Несмотря на гуманное предложение германского командования, плутократы отказываются сдаваться и продолжают бессмысленное сопротивление, ежедневно уносящее сотни человеческих жизней.
…Новости кончаются. Кузьмин решительно наполняет стаканы из своей бутылки:
— Я предлагаю выпить за организатора и вдохновителя наших побед, за Верховного Правителя России соратника Кутепова!
Спасибо тебе, умница! От такого тоста член партии Любовь Соколова отказаться не может. Мы поднимаем стаканы. Я быстро сую в рот полпряника, и, пока Люба не успела опомниться, выбулькиваю свою флягу до конца в быстро подставленные Александром емкости.
Третий тост, по традиции, за тех, кто не пришел с войны, кто своей жизнью заплатил за счастье Отчизны!
Пока Люба приходит в себя после коньяка, Кузьмин тихо шепчет мне:
— У меня к Вам…
— К тебе, — поправляю я его.
— К тебе, соратник, дело. Завтра зайду, разрешаешь?
— О чем разговор, соратник? Заходи без церемоний.
Любаша уже пришла в себя, и теперь, оценив количество оставшегося в бутылке коньяку, решительно встает:
— Простите, соратник Кузьмин, но мы, действительно, спешим.
За ее спиной я с несчастной физиономией развожу руками. Что я могу поделать? Кузьмин снова взмахивает рукой в четком партийном приветствии и, дождавшись, когда Люба двинется к дверям, заговорщицки подмигивает. Интересно, что это он задумал?
— Теперь — к Звонаревым, — сообщает Любочка, когда мы выходим на улицу.
К Звонаревым? А, это Ниночка и ее муж — помощник коменданта лагеря. М-да, ничего не скажешь: подарочек. Мне, боевому офицеру, к какому-то тюремщику идти. А с другой стороны — пусть посмотрит, послушает, как другие воюют, пока он, крыса тыловая, в лагере своем подъедается… Вон к Кузьмину у меня претензий нет: не виноват же он, в самом деле, что у него только одна почка! Хоть и молодой, а больной. Да болезни-то возраста не разбирают. А дело свое делает: и в «добровольцах» служит, и всем жильцам помогает, и с детьми возится, и в городской управе скандалит, когда что нужно. Надо было бы и лагерников охранял, не хуже Звонарева…
… — Очень тебя прошу, не напивайся и не скандаль! И еще, хоть в этот раз оставь свои колкости и казарменные остроты. Ты меня слышишь? Ну, можешь ты хоть один раз сделать так, как тебя просят?!
Что? А, это Любаша проводит со мной предвизитную подготовку. Хорошо, хорошо, моя радость, я очень постараюсь не напиваться. Уже пришли?
Вот и дом, в котором обитает семейство Звонаревых. Перед их дверью моя супруга заставляет меня застегнуть шинель, поправить фуражку и придирчиво оглядывает меня со всех сторон. Удовлетворенная осмотром она принимает устало-благородный вид, и мы звоним.
Ниночка Звонарева, эдакая маленькая стерва, уже лет десять отмечающая свое двадцатипятилетие, встречает нас в прихожей. Смазливая горняшка помогает мне снять шинель, принимает Любино пальто, и мы проходим в столовую. Однако! Квартирка, прямо скажем, побогаче моей. Раза в четыре. Не менее десятка комнат, прислуга, а уж стол такой, что куда там нашей бедной Марковне, с ее небогатой сибирско-крестьянской фантазией. Они что, нас ждали? Ах, вот в чем дело! Во главе стола, с физиономией сытого бульдога, восседает целый генерал-майор. Правда, с наградами у него… хм… ну-с, чтоб никого не обидеть, жиденько-с. Юбилейная медаль, пряжка «За выслугу лет» — вот, собственно говоря, и все. Да уж, с моим «иконостасом» я здесь буду «первый парень на селе», как говаривал покойный Куманин.
Кроме генерал-майора, за столом вольготно расположились еще трое офицеров с супругами, и скромный попик с наперсным крестом ротного исповедника. А на столе — Лукуллов пир! Истекает жиром розовая лососина, нахально выпятил вверх шипы рыцарь-осетр, буженина, черная икра всех трех сортов и красная двух, копченая поросятина, свежие овощи… Ощущение такое, что подполковник Звонарев не то, что не проигрывает мне в деньгах, а прилично выигрывает у меня, грешного. Ну, ладно, попробуем выполнить женин наказ…
— Слава Героям!
— России слава! — нестройно откликается хор сидящих за столом.
Показательно, что никто из офицеров даже не делает попытки встать, хотя мои «Георгии», не говоря уже о знаке Героя России, дают мне право приветствовать всех собравшихся вторым, хоть бы они были и старше меня по званию. Только попик вскакивает, точно на пружинках. Ну, раз такое дело, то вот возле Вас, батюшка, я и пристроюсь…
— Водочки, господин подполковник?
— Не откажусь, батюшка.
Ротный наливает мне высокий лафитник и тихонько сообщает, что это — померанцевая, особая, только в Священном Синоде и употребляемая. А и не прост же ты, батюшка… А померанцевая и впрямь хороша. Закусим куском лососины. Хорошо! А ну-ка, повторим…