«Мятеж (Командарм). Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража» (сборник)
Шрифт:
– Подожди, - опять сказал Егоров.
И подсунул долото в то место, где забиты гвозди. Надавил коленом на ручку долота. Доска скрипнула протяжно и подалась, сильно пахнув старой, слежавшейся пылью и плесенью, от которой трудно дышать. И в то же время чуть расколотая смолистая доска вдруг запахла свежей лиственницей или сосной, будто под слоем тлена таилась жизнь, и вот она обнаружила себя.
Егоров ловко отрывал долотом одну доску за другой, точно не один год провел на такой работе. Он делал
– Ящик!
Под полом оказалось три ящика - два длинных и один квадратный.
В длинных ящиках лежали короткие японские карабины, обмазанные по стволам вонючей желтой мазью и обернутые в вощеную бумагу. В квадратном ящике - обоймы с патронами.
– Мало, - вздохнул Жур.
– Отдирайте еще. И смотрите, куда прячут оружие. Это ж внизу потолок может обвалиться...
Вот теперь Егоров взял топор, потому что надо было отодрать тяжелые плахи.
– Да руби ты, не возись, - посоветовал Зайцев и хотел отобрать топор.
– Погоди, - отстранил его Егоров и снова, подсунув топор, как долото, в то место, где гвозди, навалился на черенок.
Плаха заскрипела со стоном, и опять после запаха пыли и плесени появился живучий и сильный запах сосны.
Тут, у русской печи, были обнаружены пистолеты.
– Н-да, - поглядел на пистолеты Водянков, - Буросяхин со своей компанией натворил бы еще много бед при этих шпалерах. Опоздал он...
Дедушка Ожерельев ругался из-за чего-то с сыном Пашкой, глядя, как их оружие переносят в автобус.
Женщины за печкой тревожно перешептывались. А худенький мальчик в байковом одеяле смирно сидел на сундуке. Увидев Егорова, проходящего мимо, он, как родного, вдруг ухватил его за штаны и показал на незакрытую кастрюлю с кашей, все еще стоявшую на кирпичной плитке.
– Хочу каши. Каши хочу.
Егоров не знал, как быть. Но разве можно взять чужую кашу? И он неожиданно для себя сказал мальчику:
– Погоди, потом! Дома покушаем.
Егоров, конечно, нечаянно это сказал, но все-таки не совсем нечаянно.
Отрывая старые доски, разгребая руками старую, слежавшуюся пыль, он все время думал о мальчике. Вот они сейчас уйдут, уедут отсюда, из этой душной тесноты, а мальчик останется. Надо бы забрать мальчика. Не надо мальчику тут жить. Нехорошо это, нечестно оставлять тут мальчика. Мальчик же ни в чем не виноват. Виноваты вот этот подлый дедушка Ожерельев, его сын Пашка и еще какой-то Буросяхин. Виноват, наверно, и этот трусливый нэпман, хозяин красивого магазина "Петр Штейн и компания. Мануфактура и конфекцион".
В сердце Егорова закипала злоба. И в то же время пробуждалось еще неясное ему самому чувство ответственности за жизнь. Не ясное, но сильное и острое, как свежий запах сосны, что пробивается
Ох, какая тяжелая работа попалась Егорову!
Жур приказал ему стоять внизу, у автобуса, где уже стояли Воробейчик и шофер с забинтованной головой.
Вскоре сюда подошел еще автобус - черный, прозванный в уголовном розыске почему-то каретой. Этот автобус для арестованных.
– Ну как, не боишься бандитов?
– насмешливо спросил Егорова Воробейчик.
– Не боюсь, - ответил Егоров. И добавил: - Покамест не боюсь...
Внизу, у автобуса, пришлось стоять долго, пока наверху продолжали обыск и потом писали протокол. И все время, должно быть со скуки, Воробейчик посмеивался над Егоровым. Смеялся даже над тем, что Егоров, как он признался, не пьет, и не курит, и еще не женатый.
– Скопец, что ли?
Начинался медленный, мглистый рассвет, когда из дома вывели и усадили в "карету" задержанных. Вышли из дома наконец все сотрудники.
– Поехали, - сказал Жур, залезая в "Фадей".
– Кажется, все вышли.
"А как же тот ребенок?" - хотел спросить Егоров. Но не решился спросить. А спросить хотелось.
Воробейчик взглянул на растерянное лицо Егорова и засмеялся.
– Ребенка-то что же не берешь? А он тебя признал за родителя. Какие бывают бессовестные отцы...
– Ну и что? Я его возьму, - сказал Егоров и посмотрел на Жура.
– Можно, я его возьму?..
– Как хочешь, - сказал Жур. И нахмурился. Или это показалось Егорову, что Жур нахмурился.
Егоров побежал наверх. Он укутал мальчика байковым одеялом. Потом снял свою телогрейку, укрыл его еще телогрейкой. И в одном черном куцем пиджачке выбежал на улицу.
В автобусе смеялись. Только Жур не смеялся, но он и не смотрел на Егорова. Видимо, ему было неприятно это странное поведение стажера.
А Водянков вынул из-под сиденья телячью шкуру и протянул Егорову.
– Ты укройся сам-то. Простынешь...
Зайцев опять сидел с Журом.
Жур спросил его:
– Ну как, Сережа, нравится тебе работа?
– Боевая, - весело откликнулся Зайцев.
– Я такое дело вообще люблю...
– А тебе нравится?
– спросил Жур Егорова. Надо было спросить и Егорова, уж если он спросил Зайцева.
– Ничего, - ответил Егоров.
– Ничего - это дырка, пустота, - сердито проговорил Жур. И смуглое лицо его как окаменело.
– Тебе надо бы, Егоров, в детский дом поступить, - насмешливо посоветовал Воробейчик.
– Ну, кто же меня туда примет?
– А если б приняли, пошел бы?
– Ну, откуда я знаю...