Мятеж на «Эльсиноре»
Шрифт:
Ларри моргнул с беспокойным, жалобным видом обезьяны. Он начинал опасаться чего-то – чего именно, он еще и сам не знал. Но он уже понимал, что над ним склонился человек – господин, хозяин.
– Ладно, я тебе сейчас покажу, как чувствует себя старый чурбан.
Мистер Пайк передразнил его.
А теперь я должен рассказать, что произошло дальше на моих глазах. Я прошу вспомнить, что я говорил об огромных лапах мистера Пайка, о его пальцах, более длинных и вдвое толще моих, об огромных кистях и о крепости костей его рук и плеч. Одним движением правой руки, одним лишь прикосновением кончиков
Человек, находившийся рядом с Ларри, издал угрожающее рычание и с воинственным видом хотел было вскочить на ноги. Но ему это не удалось. Мистер Пайк оборотной стороной той же самой правой руки ударил человека по щеке. Громкий удар был потрясающий. Силой помощник капитана обладал чудовищной. Удар казался совсем легким, не требующим ни малейшего усилия. Он походил на ленивый удар добродушного медведя, но в нем сказалась такая тяжесть кости и мускулов, что человек упал навзничь и скатился с люка на палубу.
В этот момент, бродя без цели, на палубе показался О’Сюлливан. Его внезапно усилившееся бормотанье достигло слуха мистера Пайка, и он, мгновенно напружившийся, как дикое животное, подняв лапу, готовую ударить О’Сюлливана, издал крик, подобный выстрелу из револьвера:
– Что это?
И только тогда он заметил искаженное лицо О’Сюлливана и сдержался. «Сумасшедший дом», – пояснил он.
Я невольно глянул вверх, желая проверить, не видно ли на корме капитана Уэста, но оказалось, что от кормы нас заслоняет средняя рубка.
Мистер Пайк, не обращая внимания на человека, стонавшего на палубе, стоял над Ларри, который, в свою очередь, тоже стонал. Остальные, раньше валявшиеся на люке, уже стояли на ногах, подавленные и почтительные. Я тоже преисполнился почтения к этой страшной фигуре старика. Это зрелище окончательно убедило меня в полной правдивости его рассказов о былых днях корабельных боев и убийств.
– Ну, кто из нас теперь старый чурбан? – спросил он.
– Это я, сэр, – сокрушенно простонал Ларри.
– Уходи!
Ларри легко поднялся.
– Теперь марш вперед, к брашпилю. И вы все тоже!
И те пошли – угрюмые, неуклюжие, запуганные животные.
Глава VI
Я поднялся по трапу на нос, где помещались, как я узнал, бак, кухня и будка с запасной паровой машиной небольших размеров, прошел немного по мостику и остановился у фок-мачты, где я мог наблюдать команду, поднимающую якорь. «Британия» была борт о борт с нами, и мы тронулись в путь.
Часть матросов ходила по кругу брашпилем [7] , остальные выполняли различные приказания на баковой части судна. Из экипажа можно было составить две приличные вахты, по пятнадцати человек в каждой. К ним можно было присоединить парусников, юнг, боцманов и плотника. Таким образом, насчитывалось около сорока человек, но каких! Они были угрюмы, неподвижны и безжизненны. В них не чувствовалось действия, движения, активности. Каждый шаг и движение стоили им усилия, словно это были мертвецы, поднявшиеся из гробов, либо больные, снятые с госпитальных коек. И они
7
Брашпиль – ворот для подъема якорей.
Я посмотрел наверх, на переплетающиеся снасти, на стальные мачты, поддерживающие и поднимающие стальные реи до тех пор, пока их не сменяли гибкие деревянные стеньги, а веревки и штанги не превращались в нежное кружево из паутинных нитей на фоне неба. Было совершенно невероятно, чтобы такая ничтожная команда могла вести этот чудесный корабль через все бури, мрак и опасности, какие могут встретиться на море. Я вспомнил о двух помощниках капитана, об их превосходстве – умственном и физическом. Сумеют ли они заставить эти человеческие отребья что-либо сделать? Они, по крайней мере, не вызывали никаких сомнений в своих способностях. Море? Если они смогут оказать здесь свое влияние, тогда ясно, что я ничего не знал о море.
Я глянул назад, на этих несчастных, жалких, истощенных, спотыкающихся людей, которые тяжело ступали по кругу у брашпиля. Мистер Пайк был прав. Это не были проворные, дьявольски ловкие, сильные телом люди, которые шли на корабли в былые дни клиперов, которые дрались со своими офицерами, у которых были обломаны кончики складных ножей, которые убивали и погибали сами, но которые делали свое дело, как настоящие мужчины. Эти же люди, эти трупы, едва волочившие ноги вокруг брашпиля… Я смотрел на них и тщетно старался представить себе их качающимися там наверху во время опасности и бури, «решающими свой жребий», как говорит Киплинг, «со складными ножами в зубах».
Почему они не пели песен, снимаясь с якоря? В былые времена, как я читал, якорь всегда поднимали под лихие песни настоящих, прирожденных моряков.
Я устал следить за этой унылой работой и с исследовательскими целями пошел назад по тонкому мостику. Это было очаровательное сооружение, крепкое, хоть и легкое, тремя воздушными переходами пересекающее корабль по всей длине. Оно тянулось от начала бака над передней и средней рубкой и кончалось у кормы. Ют, по сути, был крышей или верхней палубой надо всем участком, отведенным под каюты и занимающим всю заднюю часть судна, и был очень велик. Он пересекался посередине полукруглой и полуоткрытой будкой для штурвала, командной рубкой и каютой для хранения морских карт. С обеих сторон этой будки открывались две двери в маленькую переднюю, которая, в свою очередь, вела в нижнее помещение, где были расположены каюты.
Я заглянул в командную рубку, и меня приветствовал улыбкой капитан Уэст. Он удобно устроился в кресле-качалке, откинувшись на спинку и положив ноги на стоявшую напротив конторку. На широкой матерчатой кушетке сидел лоцман. Оба курили сигары. Задержавшись на миг, чтобы послушать их разговор, я уловил, что лоцман в свое время был капитаном судна.
Спускаясь по лестнице, я услышал шум и возню из каюты мисс Уэст: она распаковывала свои вещи. Энергия, с которой она это делала, носила почти тревожный характер.