Мятеж на «Эльсиноре»
Шрифт:
Впервые я узнал о Джеке Лондоне девятилетним мальчишкой. В нашем городе был новый кинотеатр, в котором демонстрировались звуковые фильмы; афиша возвещала о том, что скоро будет показан фильм «Морской волк». Имя автора было выведено огромными броскими буквами; волны бились о берег, взлохмаченный крепыш в рубашке с расстегнутым воротом стоял в кренившейся рубке. Фильма этого я так и не увидел …, но эта афиша создала у меня образ Джека Лондона.
Два года спустя я прочел отчет о поединке боксеров тяжелого веса Джека Джонсона и Джима Джеффриса в Рено в 1910 году. В начале отчета говорилось, что Джек Лондон в печати потребовал возвращения Джеффриса на ринг после шестилетнего перерыва, а завершался он сообщением
Лэвон Кэрол (в статье «Джек Лондон и идеал американца» в «American Book Collector», 1963 г.)
[Джек Лондон] выражает в своей жизни и творчестве беспокойный, безыскусный и романтический темперамент американской культуры. Его произведения выражают его грубость и неуклюжую застенчивость – неизбежный результат нарочитого разрыва со старой культурой, они полны свежести, жизненной силы и энергии молодого развивающегося народа.
Его произведения донесли до нас картину Америки, которая теперь уже, возможно, изменилась, но которая долгое время была всеобщим идеалом – энергичной, жизнелюбивой, уверенной в себе нацией, гордой своей молодостью и могуществом.
Виль Матвеевич Быков (р. 1925), русский литературовед, исследователь биографии и творчества Джека Лондона
До самозабвения любя жизнь, Лондон обожал борьбу, воспевал человека – творца своего счастья – и не терпел застоя. Участие в борьбе, даже в том случае, когда находишься во враждебном лагере, по его мнению, лучше бездеятельности. Борьбу он по-юношески возводил в абсолют. … Для него бороться – это жить. … Поэтому Лондон не сидит на месте, а ищет истину и в жизни и в книгах, путешествует, борется.
Когда мы говорим о романтическом в творчестве Лондона, речь прежде всего идет не об элементах экспрессии, присущих его стилю, а о внимании его к определенным ярким человеческим качествам, которые он воплощал в своих героях, нередко делая их фигурами исключительными. Лондон страстно желал видеть человека сильным, красивым, гармоничным, и такими получались его герои.
По книге Р. Балтропа «Джек Лондон: человек, писатель, бунтарь»
Джек во время похода с армией Келли
(в 1894 г. Джек Лондон присоединился к армии безработных, выступивших под руководством Чарльза Т. Келли в поход на Вашингтон)
Через десять дней после отъезда из Окленда Джек во время бури в скалистых горах очутился в вагоне-холодильнике. Там на соломе устроились восемьдесят четыре человека, они оказались арьергардом армии Келли. Один из них позже описывал внешность Джека того времени: молодой человек, круглолицый, с волнистыми волосами, в кепке и меховой куртке, из каждого кармана которой торчало по книжке. Лондон сказал, что его зовут «моряк Джек», но поскольку для вступления в армию требовалось полное имя, он назвался полным именем. Со своими товарищами он познакомился при помощи «тряски» – его перебрасывали от одного к другому по всему вагону.
Реакция современников на смерть писателя
Письма и выражения соболезнования буквально захлестнули Чармиан. Люди,
…
«Самую высокопарную» надгробную проповедь, по словам Чармиан, произнес пастор из Беркли, который сказал: «Если бы Джек Лондон верил в Бога, каким превосходным проповедником бы он стал!»
По книге И. Стоуна «Моряк в седле»
Из жизни на Аляске
Однажды старатель, местный старожил, попав в страшный буран, полуживой еле добрел до хижины. Комната была битком набита народом. В густом табачном дыму все кричали разом, размахивали руками. Услышав, о чем это сборище спорит с таким ожесточением, старатель решил, что в схватке со снежной бурей лишился рассудка. О чем же шел спор?
О социализме.
Однажды вечером В. Б. Харгрейв, хозяин смежной хижины, случайно подслушал горячий спор о теории Дарвина. Спорили судья Салливан, доктор Б. Ф. Харви и Джон Диллон. Джек лежал на койке, тоже прислушивался к разговору и что-то записывал. Когда друзья запутались в каком-то вопросе, он подал голос:
– То место, ребята, которое вы тут никак не можете процитировать, звучит примерно так…
И он процитировал отрывок. Тогда Харгрейв сходил в домик по соседству, куда взяли «Происхождение видов», и, вернувшись с книгой, сказал:
– Ну-ка, Джек, выдай нам этот кусочек сначала. Проверим по оригиналу.
По свидетельству Харгрейва, Джек повторил выдержку слово в слово.
Харгрейв вспоминает, что, когда он впервые пришел к Джеку, тот сидел на краю койки, скручивая папироску, Гудман стряпал, Слоупер мастерил по плотничьей части. Джек, оказывается, начал оспаривать ортодоксальные взгляды Гудмана, и теперь Гудман упорно парировал выпады друга. Прервав разговор, Джек поднялся навстречу новому человеку с такой ясной улыбкой, таким радушием и гостеприимством, что всякая сдержанность немедленно растаяла. Гостя тут же втянули в спор.
Харгрейв утверждает, что Джек был от природы добр, безрассудно щедр – воистину друг из друзей, король славных малых. Ему была свойственна внутренняя деликатность, которая и в самом грубом окружении оставалась нетронутой. А если в споре противник не мог выкарабкаться из сетей собственных путаных рассуждений, Джек, закинув голову назад, разражался заразительным хохотом. Оценка, которую на прощанье Харгрейв дает Джеку, так искренна, что в ней не хочется менять ни слова:
«Не одну долгую ночь, когда всех других уже одолевал сон, просиживали мы с Джеком перед пылающими еловыми поленьями и говорили, говорили часами. Лениво развалясь, он сидел у грубо сложенной печки, отсветы огня играли на его лице, освещая мужественные, красивые черты. Что это был за превосходный образец человеческой породы! У него было чистое, полное радости, нежное, незлобивое сердце – сердце юноши, но без тени свойственного юности эгоизма. Он выглядел старше своих двадцати лет: тело гибкое и сильное, открытая у ворота шея, копна спутанных волос – они падали ему на лоб, и он, занятый оживленной беседой, нетерпеливо отбрасывал их назад. Чуткий рот – впрочем, он был способен принять и суровые, властные очертания; лучезарная улыбка; взгляд, нередко устремленный куда-то в глубь себя.