Мятеж на «Эльсиноре»
Шрифт:
Верх «Эльсиноры» представляет весьма печальное зрелище. Там все – беспорядок и разрушение. Неубранные паруса неряшливо свисают с рей концами, которые при каждом толчке судна печально покачиваются. Единственная свободная от парусов – грот-рея. И счастье, что ветер и волны спокойны. В противном случае мятежникам на голову свалилась бы эта огромная тяжелая штука.
Вот какую вещь мы никак не можем понять. Неделя прошла, а мятежники не обнаруживают ни малейших признаков того, что они доведены голодом до состояния полной покорности. Несколько раз мистер Пайк расспрашивал об этом наших людей. Все, как один, начиная с повара и кончая Буквитом,
Уже дважды пытался Берт Райн заключить с нами перемирие, но оба раза его белый флаг, поднявшийся над средней рубкой, был обстрелян мистером Пайком. Последняя такая попытка состоялась два дня назад. Намерение мистера Пайка заключалось в том, чтобы взять их измором и довести таким образом до полной покорности. Но теперь он начинает беспокоиться по поводу их таинственного источника съестных припасов.
Мистер Пайк теперь сам не свой. Понятно, что он одержим манией мести второму помощнику. Мне часто случайно приходилось неожиданно ловить его на том, что он с искаженным лицом что-то бормочет либо скрежещет зубами и то сжимает, то разжимает свои огромные квадратные кулаки. Любой разговор он неизменно сводит к тому, как бы осуществить ночную атаку на бак, и беспрестанно расспрашивает Тома Спинка и Луи о том, где может спать тот или иной матрос. Но сущность всех этих вопросов заключается в одном: где может спать второй помощник?
Буквально вчера днем он доказал, что одержим манией мести. Было четыре часа дня, начало первой вечерней вахты, и он только что сменил меня. Мы стали настолько беззаботны, что открыто стояли среди бела дня на юте. Теперь никто не стреляет в нас, и время от времени над крышей передней рубки появляется голова Карлика, который скалит зубы или же строит клоунские гримасы. В таких случаях мистер Пайк изучает лицо Карлика в бинокль, стараясь найти на нем признаки истощения. Однако он с огорчением признает, что Карлик выглядит очень хорошо и даже как будто разжирел.
Но я уклонился. Мистер Пайк как раз сменил меня вчера днем, когда вдруг на баке появился второй помощник и стал бродить вдоль глаз [19] «Эльсиноры», поглядывая за борт.
– Пальните в него! – сказал мне мистер Пайк.
Это был ожидаемый выстрел, и я медленно и тщательно стал прицеливаться, как вдруг мистер Пайк дотронулся до моей руки.
– Нет, не надо, – сказал он.
Я опустил мою маленькую винтовку и удивленно взглянул на него.
– Вы можете попасть в него, – объяснил он. – А я хочу оставить его для себя.
19
Корабельные глаза – так моряки называют те части корабля, которые ближе к клюзам.
Жизнь никогда не складывается так, как мы того ожидаем. Весь наш путь из Балтиморы до Горна и вокруг него был отмечен насилием и смертью. Теперь же, когда в открытом мятеже наше плавание достигло своей кульминационной точки, больше нет насилий, и меньше стало смертей…
На корме мистер Пайк и Маргарет сменяют друг друга, лаская слух то звуками пианино, то звуками граммофона. А на баке команда своим неистовым весельем отравляет нам большую часть дня и ночи. На испорченном аккордеоне, собственности Мике Циприани, играет Бомбини, являющийся режиссером шумного веселья. У них имеются еще две поломанные гармоники. Кроме того, там есть самодельные дудки, свистки, барабаны. Играют на гребешках, покрытых бумагой, импровизированных треугольниках и на костях, вырезанных из ребер соленой конины, наподобие тех, которые употребляют негритянские музыканты.
Вся команда превратилась в какую-то орду и, напоминая стаю обезьян, упивалась грубым ритмом, дико отбивала такт, колотя жбанами из-под керосина, сковородками и всякого рода металлическими и хорошо отражающими звук предметами. Какой-то злой гений привязал веревку к язычку корабельного колокола и ужасающе трезвонил во время общего гвалта, хотя – насколько мы можем слышать – Бомбини каждый раз выговаривает ему за это. И вдобавок ко всему этому, подобно большому басу-альту, в самые неожиданные моменты, вероятно, заменяя духовые инструменты, начинает реветь наша сирена, используемая во время тумана.
И это мятеж в открытом море! На протяжении почти всех часов моих палубных вахт я слышу этот ужасающий шум и дохожу до бешенства, желая поддержать мистера Пайка в его намерении произвести ночную атаку на бак и заставить работать этих взбунтовавшихся рабов, лишенных всякого чувства гармонии.
Хотя я не вполне могу сказать, что они совершенно лишены этого чувства. У Гвидо Бомбини недурной, но необработанный тенор, и он удивил меня своим разнообразным репертуаром не только из Верди, но из Вагнера и Масснэ. Сегодня утром Нанси, по-видимому, чем-то очень взволнованный, пел очень горестную песенку о «Летучем облаке». Да и вчера, во время второй вечерней вахты, наши три мечтателя с глазами цвета бледного топаза затянули какую-то народную песенку, мелодичную и очень грустную.
И это – мятеж?! Я пишу эти строки и сам едва верю своим словам. Однако я твердо знаю, что мистер Пайк стоит сейчас на посту над моей головой. Я слышу резкий смех буфетчика и Луи: их рассмешила какая-то старинная китайская шутка. В кладовой Вада и парусники спорят о японской политике – я в этом уверен. А через узкий коридор, из каюты наискосок, до меня доносится нежное мурлыканье Маргарет, укладывающейся спать.
Но всякие сомнения исчезают, как только начинают бить восемь склянок, и мне нужно подняться на палубу, чтобы сменить мистера Пайка, который всегда задерживается на мгновение для «игры», как он это называет.
– Послушайте, – конфиденциально говорит он мне. – А ведь мы с вами можем отколошматить всю эту свору. Нам необходимо одно: подкрасться к ним на бак и там начать действовать. Как только мы откроем стрельбу, добрая половина из них побежит на ют. Например, такие раки, как Нанси и Сёндри Байерс, и Боб, и Карлик, и эта скучная тройка… И пока они устремятся на корму, а наша компания станет подбирать их, мы с вами произведем изрядную брешь среди оставшихся на баке. Что вы на это скажете?
Я колебался, думая о Маргарет.