Мятеж
Шрифт:
За первыми мгновеньями мертвого, сосредоточенного наблюденья слышим смешки-остроты, - это отмачивают по нашему адресу...
– Уговаривать явились... Речи говорить...
– Господа-начальники... коммунисты...
– Красноречье слушать будем... С... с... с... воллч...
Шипящей, визжащей угрозой - как мимо летящий снаряд - прожужжала эта брань с нар...
Мы сейчас же разыскали батальонное начальство, попросили собрать красноармейцев тут же, в казарме, сообщить, что хотим говорить с батальоном по делу. А все дело в том
Лениво, медленно, долго собирались.
– Чего там... надоели... без ораторов знаем...
– Лучше бы хлеба гнилого не давали, чем речами заниматься...
Но батальонное начальство приложило все усердие, чтобы митинг состоялся. Слышно было, как уговаривали:
– Начальник все же... дивизии... Военный совет...
– А мне што? С... я на них...
– Ну, все-таки!
– извинялся начальник перед кочевряжившимся на нарах красноармейцем.
Кое-как батальон сколотили, - многие остались лежать, слушали издалека.
Первое слово держал начдив.
Как всегда: отчетливо, откровенно, резко.
И тени не было какого-нибудь подыгрыванья, подлаживанья под общее настроение:
– Раз дан приказ о переработке - выполнять его надо, а не болтать над ним: то не хочу, да то успеем. Приказ только вовремя годен, а время ему уйдет - накой он черт сдался? В чем у вас дело: одежи нет, пища плоха, спичек нет, табаку не хватило... А где это есть?! Где, я спрашиваю? Может, в тех полках, что на Врангеля, на польском фронте, а? Хуже, в тысячу раз голоднее там, а приказы, небось, нарушать они не собираются оттого, что табаку не хватило...
Панфилыч, разумеется, отлично понимал, что дело тут не только в махорке, но про главное молчал: пусть зачнут сами и сами выскажутся.
За Беловым я говорил, потом выступали Кравчук с Бочаровым. Нам отвечали ораторы с бочонка. Выходили и крыли злыми и ядовитыми выкриками с нар:
– Зачем нас разоружили в Джаркенте? Рази можит солдат без винтовки?
– Па... адлецы... сук... свол... алл... ч...
– свистело злобно со всех концов.
– Смешно говорить, - отвечали мы, - кто ж из вас, из солдат Красной Армии, не знает того, что, вовсе уходя из двадцать седьмого полка, вы, по военным правилам, о б я з а н ы оставить ему свое оружие...
– А мы, значит, баранами?
И по углам, словно калоши по грязи, залопотали: мать... мать... мать...
– Зачем баранами?
– вас вооружит двадцать шестой, в который вольют весь батальон...
– А, значит, до Ташкента с палками идти. Значит, если кто в пути нападать будет - так тут и пропадай весь батальон?!
Углы соответственно вторили крепкой, ядреной бранью.
– Кому это тут нападать, товарищи, чего вы говорите чепуху: дорога до Ташкента совершенно безопасна, тут круглый день то и дело едут в обе стороны... Ишь, дети малые: обидят... Это уж вовсе чепуха. И кроме того, на всякий случай - именно вот для охраны - у вас же есть девяносто две винтовки... А весь батальон, весь - вооружат на месте...
– Не на месте, а здесь давай.
– Здесь - права мы не имеем...
– Вы не имеете, так м ы имеем, - взвизгнуло в задних рядах.
Эти задушенные, видимо, каждому близкие мысли мигом, как искры, сверкнули по хмельным глазам. Толпа передернулась нервно, вдруг торопливо и беспорядочно загалдела, бессвязный крик-гам заполнил сразу все здание словно чуткий мгновенный ток промчал по казарме и рванул, заставил ее содрогнуться:
– Ага... га... Хо-хо... Правильно... Ясно... Довольно! Больше никаких! К черту! Мать... мать... мать...
– Если бы и хотели - чем мы вас вооружим, товарищи? У нас же нет никакого оружия в запасе...
– Найдем...
– отозвалось надменно, уверенно эхо...
– Как найдем? где?
– застыли мы в вопросе.
– А так и найдем, сами знаем - где...
Это звучало угрожающе. Оружие у нас хранилось в крепости, - его назначение было совсем иное, во всяком случае не для этого батальона. Затем шел транспорт из Копала - там было оружие плененной белой армии. Отдел снабжения сообщал, что транспорт этот движется медленно и находится пока недалеко от Копала...
– Нам нельзя без оружия, никак нельзя, - выкрикнул резкий голос из толпы.
– Товарищ, выходи сюда говорить, чтобы все слышали, - предлагаем мы.
– Ничего, и здесь постоим, кому надо - услышат...
Окружающие дружно, сочувственно рассмеялись. Это нам как бы пощечина: не на таких, дескать, напали дураков, чтобы ораторов вам тут на вид ставить.
– Все говорили, со всех и ищи потом, ежели што...
– Нам нельзя без оружия, - выкрикнул вновь тот же самый голос, потому киргиз вы начали вооружать... Войска киргизские равнять, а нас вон отсюда, из Семиречья-то...
Настроение толпы вдруг вскочило еще выше, отклики-протесты посыпались горохом.
– Гнать из Семиречья? С земли? Одних вооружать, а других - вон? Нет, погоди... постой... не удастся... увидим еще... Нет, брат...
Мы разъяснили - почему и для чего создаем Киргизскую бригаду, но по холодным, суровым лицам слушающих прыгало откровенное недоверие: ладно, мол, болтай, что хочешь, а мы знаем.
Перепалка в казарме длилась часа четыре.
Уж чего-чего только они нам не советовали, о чем не спрашивали, чего не требовали:
Всех киргизов немедленно разоружить или выслать их из области, а дальнейшее формирование - остановить.
Армию на отдых и на работы отпустить по домам на целый месяц.
Всех пленных офицеров, которые где-либо теперь у нас работают, немедленно с работы снять и расправиться с ними "соответственно".
Прекратить г р а б е ж хлеба у крестьян (так на их языке называлась хлебная разверстка) и не посылать больше туда "никаких агентов".
Воспретить трибуналам расстреливать неповинных людей...