Мятеж

Фурманов Дмитрий Андреевич

– Ты, Береснев, человек умный. Ты, конечно, видишь, что эта глупейшая затея, эта каша, что заварили крепостники, дорого им обойдется. Ну, что у них может выйти путного? Ровно ничего. Из Ташкента уж двинуты броневики и пехота, - скоро будет жаркая баня. Они ведь по дури на ура вышли, они и сами не знают, чего хотят. Они думают, что Верный далеко, что раз они за горами - значит, и достать нельзя. Вот погоди-ка, что будет, если только не захотят угомониться. Жарко будет, жестоко будет. Но, знаешь, мы все силы приложим к тому, чтобы обошлось без капли крови. И ты нам помоги. А там, быть может, и мы тебе окажемся полезны...

Крепость тебя знает, хорошо знает и даже любит. Ты там - авторитет. Вот мы посылаем делегацию для переговоров, - иди с ними. Поговори и ты - у крепости больше будет доверия к твоим словам, чем к нашим.

И Береснев согласился. Чем руководствовался он - кто знает. Но согласился.

Мы умышленно ставили ему так круто и откровенно вопрос: пусть, думали, перейдет к крепостникам. Зато будет знать, что подмога нам из Ташкента уже идет, а это будет действовать устрашающе, это, может быть, удержит кой от каких шагов. Потом мы сказали ему, что дело хотим ликвидировать бескровно. Это сказали искренно, это и есть основная линия наших действий, - пусть в соответствии с ней и свои строит планы. Затем и это для него главное - дано понять, что в случае оказания нам помощи мы возьмем его под свою опеку и поможем, добьемся, чтобы за эту заслугу простили ему старые грехи.

Так приручили мы Павла Береснева.

Держали на глазах, полной веры к нему, разумеется, не имели, но в дело пустили.

Тем временем в 26-й полк с секретным пакетом послали верного хлопца Лысова.

– Запомни, Лысов, - наказывали ему, - если мятежники прочитают письмо - всему конец. Дальше ждать не станут... Не давайся в руки... и письмо не давай...

Вскакивая на коня, пихая за пазуху пакет, ухмыльнулся Лысов:

– Будет справлено. Будьте в надежде. Если станут отымать пакет - я его в клочья, а сам... эх!

И крепко ударил ладонью по рукоятке нагана.

– Ну, айда-айда, Лысов, скачи!

Конь заиграл, взметнул тучу пыли, - пропал по улице Лысов.

Потом узнали, что доскакал он благополучно: переулками пустых окраин выбрался в горы, а там пробирался глухими, неезжими тропинками. Эти места ему близко были знакомы: горное бездорожье служило ему самым близким и верным путем.

В пакете командиру полка описывалось происшедшее и указывалось, как надо поступать со своим полком и как нам помочь в нужную минуту. Сам комполка опасений не внушал, но братва в полку была столь разнузданной, что смахнуть его могла в единый миг: это же были почти одни семиреки...

Тем временем и крепость в 26-й полк послала своих представителей.

Но Лысов прискакал первым, насторожил, ко всему приготовил командира полка. Крепостную делегацию, как только она показалась, похватали и посадили в каталажку.

Напрасно крепостники шумели, протестовали, ссылаясь на свои полномочия, потрясали мандатами, требовали разговоров со всем полком. Их к полку, разумеется, не пустили, а страсти утишили тем, что показали дула винтовок и не шуткой пригрозили. Полк ничего не знал про мятежную делегацию.

А делегация именно к полку и рвалась, требовала, чтобы пустили ее поговорить на открытом собрании зараз "со всеми братьями-красноармейцами". Это было для нас самое опасное. Тут бы непременно "своя своих познаша". Весь полк согласился бы не с нами, - с мятежниками: это ведь были все те же семиреки!

В нашем пакете указывалось на необходимость полк удержать на месте во что бы то ни стало; крепостников ни под каким видом к бойцам не пропускать; осветить должным образом верненские события, как начало белогвардейского восстания, стремящегося свергнуть в области Советскую власть. И затем - вынести постановление, закрепить в резолюции готовность полка защищать Советскую власть с оружием в руках, осуждая восставших, угрожая им расправой.

Такие же сведения дали мы и 4-му кавалерийскому. Эти сведения попали и в Кара-Булак. Вскоре из всех этих мест действительно примчались в Верный резолюции:

"Советскую власть в обиду не дадим!"

Это была нам серьезная поддержка. Этими резолюциями потом мы немало козыряли, хотя и знали, что грош им цена, что приди назавтра в город 26-й полк - и через десять минут он будет в крепости, а через двадцать - снимет нам головы.

Да и крепость не без оснований заявляла:

– Какие это резолюции, какая им цена, кто их принимал? Полки-то, наверное, о них и не знают; одни командиры да коммунисты принимали... А ты нам самый полк подавай - мы с ним сами начистоту поговорим.

И уж совершенно очевидно, что, поговорив с полками "начистоту", крепость имела, бы их в своих рядах. Мы это знали и потому в своей среде резолюциям цены большой не придавали, хоть и использовали их широко, раздули и нашумели, разгласили, опубликовали, где можно, грозили ими налево и направо.

А силы наши, жалкие наши силы, все таяли и таяли.

Уж давно к крепостникам перебежала комендантская команда, перебежали и остатки караульного батальона, приведенные Масанчи: не то что сочувствовали они мятежникам, а просто боялись оставаться маленькою кучкой против такого сонмища врагов. По этим же соображениям и партшкола начала поговаривать об уходе в крепость; из особовской и трибунальской команд то и дело исчезали отдельные перебежчики, а один даже утащил с собою пулеметный замок.

Рассыпались, пропадали наши силы, скоро они и вовсе нас оставили. Ушли партийная школа и рота интернационалистов.

Всего-навсего осталось нас человек пятнадцать - двадцать партийцев. Теперь о вооруженном сопротивлении и думать было бы смешно: исход дела мы это понимали - будет зависеть исключительно от нашего умения лавировать, от спокойствия и выдержки, от крепких нервов и неутомимой, несдающейся энергии.

Двадцать человек против пятитысячной разъяренной толпы! Теперь в крепость набежало даже больше пяти тысяч. Вооруженных только - было полторы! Население пригнало лошадей, - там создаются свои конные части.

Словом, растет и крепнет крепость по часам и минутам, а мы, мы силами высохли до дна, остались крошечной кучкой, - мы предоставлены только себе самим.

Из особого отдела сюда же, в штадив, перевезли все ценности, все важнейшие бумаги и дела. Заботливый Мамелюк настоял на том, чтобы и из банка ценности перебросить сюда же. И их перевезли.

Все сгрудились в штадиве, словно на крошечном островке, осажденном ревущей, бушующей, гневной стихией.

Наши делегаты из крепости воротились ни с чем, крепостников мы тоже отпустили "голодных", только разожгли им аппетиты намеками на вооруженную подмогу из Ташкента, на наши скрытые силы здесь, в Верном, нашу технику и т. д. и т. д.