Мятежная
Шрифт:
Я начинаю дышать судорожно.
А потом начинается крик.
Я
Не могу
Думать.
Тобиас дерется с предателями-лихачами у двери.
Я слышу позади детский крик, поворачиваю голову, но вижу только кардиомонитор. Стыки плиток на потолке превращаются в чудовищ. Воздух наполняет вонь гниющей плоти, меня тошнит. Монстры обретают более определенные очертания – птицы, вороны, с клювами длиной с мое предплечье и такими черными крыльями, что они, кажется, поглощают свет.
– Трис, –
Он стоит у дверей, где и был, но с ножом в руке. Отводит, разворачивает острием к себе, в живот. Потом подводит, касаясь острием живота.
– Что ты делаешь?! Остановись!
Он слегка улыбается.
– Я делаю это ради тебя.
Всаживает нож дальше, медленно – по рубашке начинает течь кровь. Меня тошнит, я дергаюсь, пытаясь освободиться от ремней, удерживающих меня на столе.
– Нет, остановись!
Я бьюсь в конвульсиях. В симуляции я бы уже освободилась, значит, это реальность. Я кричу. Он вонзает нож по рукоять. Падает на пол, и кровь быстро растекается вокруг его тела. Птицы-тени смотрят на него глазами-бусинами и вихрем, состоящим из крыльев и когтей, бросаются на Тобиаса. Сквозь водоворот перьев я вижу его глаза, он еще в сознании.
Птица садится на пальцы, держащие нож. Он разжимает их, и нож со звоном падает на пол. Мне надо бы надеяться, что Тобиас погиб, но я такая эгоистка. Я не хочу его смерти. Моя спина выгибается, все мышцы напрягаются, горло болит от крика, который уже не делится на слова и длится вечно.
– Успокоительное, – слышится жесткий голос.
Снова укол иглой в шею, и сердцебиение начинает замедляться. Я начинаю плакать от облегчения. Несколько секунд я могу только рыдать.
Но это был не страх. Такого чувства даже не существовало в природе.
– Отпустите меня, – говорит Тобиас. У него еще более хриплый голос, чем раньше. Я быстро моргаю, чтобы разглядеть его сквозь слезы. У него на руках красные отметины, там, где предатели-лихачи держали его. Но он не умирает. С ним все в порядке.
– Я расскажу, только если отпустите.
Джанин кивает, и он кидается ко мне. Хватает меня за руку, касается волос. Его пальцы мокрые от моих слез. Он не вытирает их. Наклоняется и прижимается головой к моему лбу.
– Убежища бесфракционников, – глухо произносит он прямо мне в щеку. – Дайте карту, я отмечу их.
Его кожа сухая и холодная по сравнению с моей. У меня болят мышцы, видимо, оттого, что я долго пролежала связанной и была под действием сыворотки, которую вколола мне Джанин.
Тобиас выпрямляется, держа мои пальцы, пока предатели-лихачи не подходят к нему и не оттаскивают его. Моя рука безвольно падает на стол. Мне больше не хочется пытаться порвать ремни. Хочется только спать.
– Пока ты здесь… – начинает Джанин, как только Тобиас и его караульные уходят. Поднимает взгляд и буравит одного из ученых-эрудитов водянистыми глазами. – Найдите и приведите сюда. Время пришло.
Снова смотрит на меня.
– Пока ты будешь спать, мы проведем короткое исследование твоего мозга. Безопасное. Но перед этим… я же обещала тебе полную информацию о процедурах. Так что будет честным сказать тебе, кто именно помогал мне.
Она слегка улыбается.
– Кто сказал мне о трех фракциях, склонность к которым у тебя выявилась, объяснил, как лучше всего заманить тебя, вставить в симуляцию твою мать, чтобы сделать процесс эффективнее.
Она смотрит на дверь. Успокоительное действует все сильнее, у меня перед глазами все расплывается. Но сквозь пелену наркотика я вижу его.
Калеба.
Глава 32
Просыпаюсь с головной болью. И опять пытаюсь отключиться. По крайней мере, пока я сплю, то спокойна. Но образ Калеба, стоящего в дверях, снова появляется у меня перед глазами, под аккомпанемент карканья воронов, доносящийся снаружи.
И почему я не удивилась? Откуда Эрик и Джанин догадались про склонность к трем фракциям?
Почему мне не пришло в голову, что в курсе были три человека – Тори, Калеб и Тобиас?
У меня стучит пульс в голове. Никакой логики. Зачем Калебу предавать меня? Интересно, когда это произошло? После симуляции, бегства из Товарищества? Или раньше – когда отец был жив? Калеб сказал нам, что ушел от эрудитов, узнав об их планах. Он лгал?
Наверняка. Я прижимаю ладонь ко лбу. Мой брат поставил фракцию превыше родства. Должна быть причина. Наверное, ему угрожали. Или заставили.
Открывается дверь. Я даже не открываю глаза.
– Сухарь.
Конечно же, Питер.
– Да, – убираю руку с лица. На бок падает прядь. Я смотрю на парня краем глаза. У меня еще никогда в жизни не было таких грязных волос.
Питер ставит рядом с койкой бутылку с водой и сэндвич. Мысль о еде вызывает у меня тошноту.
– Что, смерть мозга? – спрашивает.
– И не надейся.
– Не будь так уверена.
– Ха-ха. Сколько я спала?
– Около суток. Меня послали отвести тебя в душ.
– Если скажешь, как мне он сейчас необходим, глаз тебе выбью, – устало говорю я.
Я приподнимаю голову, и комната начинает кружиться, но я ухитряюсь свесить ноги с койки и встать. Питер и я выходим в коридор. Сворачиваем за угол, к ванной, и я замечаю каких-то людей.
Среди них Тобиас. Я смотрю, но не на него, а в ту точку, где он сможет коснуться моей руки, как в прошлый раз. Меня лихорадит в предвкушении. Я снова дотронусь до него, хоть на мгновение.
Шесть шагов до встречи. Пять.
В четырех шагах Тобиас останавливается. Его тело обмякает, и он падает на пол. Караульные не успевают среагировать.