Мышь и три ее сына
Шрифт:
Мальчик привел к кухне десяток слуг, вооруженных копьями и ружьями. Слуги остановились поодаль от дверей и стали кричать, пытаясь выманить зверя. Мальчик прятался за их спинами и повторял испуганно: «Он там, он там!» Наконец, двое слуг с ружьями наизготовку подошли к дверям кухни, осторожно заглянули в распахнутую дверь.
— Нет там никого!
И все тут же с облегчением вздохнули и стали подтрунивать над мальчиком:
— Это тебе спросонья показалось. Это была кошка, а не тигр. Вот скажем князю, чтобы заставил тебя по ночам кухню сторожить!
А мальчик все прятался за спинами слуг и повторял, испуганно глядя в черный проем:
— Он там! Он там!
Мышь снова была беременна.
Мышь выглянула из норы, увидела открытую дверь, в проеме которой с назойливым жужжанием вились мухи. Появился мальчик с тонкой дымящейся трубкой во рту, и рой рассыпался. Мальчик повзрослел, возмужал — теперь над его верхней губой пробивался пока еще едва заметный пушок. Он нес в руках двух обезглавленных кекликов. Куропатки запоздало били крыльями, пытаясь вырваться, и роняли на пол брусничные капли крови. Мышь увидела, как остатки жизни ушли из кекликов вместе с брусничными каплями крови. Мальчик бросил куропаток на камни, присел на корточки и стал торопливо ощипывать. Мышь устремилась к дверям. Она пробежала между лошадиных ног, с опаской глядя, как под копытами вминается в землю сочная трава, устремилась прочь со двора.
По дороге на низкорослой мохнатой лошади ехал старик. Он похлопывал ее по бокам тонкой бамбуковой палочкой, понукая, но лошадь была упряма и не торопилась. Старик увидел Мышь.
— Эй, Мышь! — окликнул ее старик. — Куда бежишь? Поди утащила из княжьего амбара пару зерен и теперь тащишь в свою нору? Погоди, отдышись, расскажи, что там во дворце? Говорят, жена князя стала черна лицом, сыплет на себя мелом и моется верблюжьим молоком, чтобы не засмеяли гости.
Мышь видела луноподобную жену князя, когда она приходила на кухню за отваром белены и полыни. Было белее снега лицо ее, потому что поселилась в нее злая тоска и ела изнутри, как червь — яблоко.
— А княжеский сынок, говорят, подрос, таскает учителей за бороды. Подрастет еще, будет воевать направо-налево, всю Поднебесную завоюет! — не унимался старик.
Мышь видела княжеского сына. Опрокинул он на кухне котел с тараком да чуть и не захлебнулся в нем.
— Что же ты не поговоришь со мной, Мышь?
Некогда было Мыши разговаривать со стариком — бежала она к своему Мышиному богу. Старик свернул с дороги и погнал упрямую лошадь по горной тропе. Лошадь ржала и шарахалась из стороны в сторону под бамбуковой палочкой, не желая идти вверх.
Крутились на ветру, поскрипывали, потрескивали барабаны с молитвенными бумажками. Пусто было в храме. Мышиный бог лежал на балке под крышей, подперев голову лапой, его страшный хвост покачивался из стороны в сторону, глаза были закрыты. Мышь пала ниц и стала молиться. Попросила она его о сына, который был бы прекрасней вечернего заката над ледниками, нежнее, чем палевые лепестки подснежников на горных склонах, ярче, чем свежая кровь на снегу, изящней
Недалеко от монастыря Мышь услышала громкие крики и людской говор, идущий откуда-то снизу. Она подбежала к краю дороги и глянула вниз. Мышь увидела мужчин и женщин, столпившихся над упрямой лошадью. Лошадь лежала на камнях, придавив собой старика. Старик странно улыбался уже мертвым ртом. Один из мужчин поднял валявшуюся поодаль бамбуковую палочку и с силой хлестнул ею по лошадиному крупу. У Мыши закружилась голова, и она отпрянула от края дороги.
Родила Мышь Павлина. Был он голый, уродливый, с большой головой и огромными глазами. Павлин разевал клюв и тонко попискивал, прося еды. Мыши приходилось туго: она бегала из норы через кухню в кладовые, из кладовых через кухню в нору, таская за щеками зерна. По дороге разжевывала их в молочного цвета кашицу, которую и совала птенцу в клюв. Он был ненасытен, этот ее второй сын, — не успев проглотить еду, уже снова пищал и просил еще. От беготни Мышь осунулась и похудела.
Через неделю Павлин заметно подрос и узнал свою мать.
— Матушка, совсем не похожа ты на меня, — сказал Павлин. Голос у него был резкий и громкий.
— Тише-тише! — шепотом попросила Мышь, испугавшись, как бы не услыхал его на кухне мальчишка и не заглянул в нору.
Но мальчик ничего не слышал. Он толок чай, заливал его холодной водой, варил в котле, вливал растопленное масло с мукой, сыпал пряности — черный перец горошинами да лавровый лист — и напевал себе под нос. Он пел о новой жене князя, что была похожа на необъезженную кобылицу с густой черной гривой. Много бы нашлось смельчаков, которые захотели б объездить ее, но всякого сбросила бы она с себя и растоптала горячими копытами, и только славный князь обуздал ее. Теперь носила она в себе его сына. Родится мальчик красивее зимнего восхода в горах, нежнее, чем шерсть у ягненка, ярче, чем клинок меча на солнце, изящнее соболя на тонкой ветке, прекрасней, чем бабочка в брачном наряде… Он сварил чай и понес котел в княжеские покои. Через открытую дверь Мышь увидела, что наступила ночь и яркие звезды висят над горами, как светлячки в траве.
— Теперь можешь говорить, сынок, — кивнула Мышь.
— Тесная у тебя нора, матушка. Не выходишь ты во двор и не видишь белого света. Что там? — спросил Павлин.
— Черное небо и звезды, как светлячки, — сказала Мышь.
— Это страшно?
— Страшно одному, безразлично другому. Одних бог делает сильными, других — слабыми, одних — красивыми, других безобразными. Мне он дал мою мышиную долю жить в норе, почти не видя белого света, и бояться всякого…
— Но мне дал он другую долю! — птенец с гордостью взглянул на появившиеся два дня назад изумрудные перья на боках и вышагнул из норы.
На кухне он огляделся и увидел на стенах и под потолком пучки сушеных трав с семенами и ягодами. Он захлопал крыльями, пробуя силы, и взлетел под потолок. Там начал он ощипывать ягоды и дробить клювом семена. сухая трава посыпалась на пол частыми дождем. Мышь высунулась из норы и закричала:
— Немедленно спрячься! Придут люди, увидят такое и посадят тебя в клетку с куропатками, чтобы съесть за обедом!
— Что ты, матушка, я со своим хвостом не помещусь в твоей норе. Лучше уж улечу я в лес, где никто не сможет меня обидеть, Павлин выдрал из бока маленькое изумрудное перышко. — Если вдруг случится с тобой беда, возьми его, пусти по ветру, и он принесет мне дурную весть.